Читать «Люди августа» онлайн - страница 35

Какая же звезда вела его пустыми осенними лесами мимо занятых немцами хуторов? Что думал он там, один на ставшей чужой земле, человек без документов, без воинских знаков различия, – за то, что спорол знаки и зарыл документы, его и разжаловали, – просто человек, бегущий смерти, одаренный способностью уцелевать; через минные поля, брошенные противотанковые рвы и укрепрайоны, через смрад заваленных трупами траншей шел он, и я догадывался, что вело его: бабушка Таня была его якорем, его тропкой в мир живых.

Какую страшную власть имели они двое друг над другом в тот миг – и в ту осень! Бабушка могла сказать в своем «НИИ золотодобычи», что ее бывший гражданский муж, окруженец, явился к ней домой, – и этого было бы достаточно, чтобы он исчез. А он, как тот беспризорник со вшами, мог запачкать ее, просто устроив скандал на лестничной клетке, такой, чтобы соседи вызвали милицию.

Как они говорили, о чем говорили, что он сказал, как повел себя, узнав, что у него есть сын, что бабушка это скрывала, – тайна.

Она знала, что им нельзя видеться в ближайшее время, и он знал – не хотел же он ей опасностей; но наступившей зимой и позже, весной, они виделись несколько раз, он каким-то образом попадал в Москву, приходил ночью, когда все спали, и уходил рано утром; кажется, в это время он так и не увидел своего сына бодрствующим, только спящим.

В конце весны 1942 года дед М. снова попал в окружение, на этот раз под Харьковом; исчез, только на срок покороче, вышел к своим, но на этот раз не один, а во главе группы бойцов; прошел проверку и был отправлен обратно на фронт. Его словно притягивали безнадежные эти ситуации, точнее, он притягивался к ним, ибо они были настоящей его средой существования.

В зазоре, промежутке между линиями воюющих сторон, где не было власти, государства, командования, где одни сдавались, другие готовились отчаянно обороняться или бежали лесами, он находил для себя, как мне кажется, какую-то последнюю свободу. Все на всей земле кому-то принадлежало, кому-то подчинялось, чему-то служило; и только в «котлах» словно расступалась ткань истории, обнулялись двадцать советских лет; там была воистину ничейная земля, существующая скоротечно, месяц или два; туда-то он и нырял, в темные эти воды.

Я не знаю, чем занимался он осенью сорок первого, пока был за линией фронта; с него сталось бы сколотить небольшой отряд, воюющий против немцев – но как бы и сам за себя; он сумел объяснить контрразведке, где был и что делал, раз прошел проверку; но все это могло оказаться и частичной правдой, и полным вымыслом.

Осенью сорок второго, уже получив капитанское звание, он попал в штрафбат, был разжалован и лишен полученного летом ордена; воевал в штрафбате несколько недель – и вышел оттуда по ранению, по легкому ранению в ногу, как раз такому, чтобы законно хватило на формулировку «искупил кровью».

Кажется, в это время бабушка в первый раз заподозрила, что у него есть другие женщины – и не только там, на фронте, но и в Москве; он, мне кажется, словно пытался сохраниться в детях, связать себя с жизнью как можно большим числом уз.