Читать «Сумма поэтики (сборник)» онлайн - страница 53

жизнь в эвакуации с неходячим отцом возьми с дорогидом возьми с дорогиземлю возьми с дорогикаштанов поволжьянейрологию надгробного слова возьми с дорогифлейту возьми с дорогираспутицу возьми с дорогиспособность обобщать возьми с дорогиутомление возьми с дорогидва светляка и львауведомление возьми с дорогиты по бедро в дороге и дорога, вон брод, колокольню-утопленницувозьми с дорогиближних возьми с дорогихолодныхладно

(Ника Скандиака)

вынь занозу мне из спины,тосканский портной,на один глаз кривой и хромающий!в шелк зашит его горб икромсающий глазспрятан в горб мозг наметчика.из шкур, спиноза, из голых кож,италиец, закройщик,сшей мне ветер и воду,сшей мне, маррано,красный колпак,не увижу в московской ночитебя сквозь прошитую жилками кровь.

(Анна Глазова)

твой синий цвет убьет потомсамоподобным тополькомпрожилки с левой стороныкрупны, черныу той зимывсе перебои по звездамаортам, горлом и тудагде с телефоном в ванне спаля твой фрактал

(Наталья Курчатова)

Дальше могли бы целиком последовать баллады Марии Степановой с их монструозным косноязычием, сплавляющим Зощенко по реке Потудань в астральный котлован имени Карла Густава Юнга и Фридриха Ницше. Ограничусь фрагментом из «Мужа»:

Он зубом грыз и бил в нее рукойПри том же результате никакой.Потом устал и взялся за реброИ стал его рукою растиратьИ стал искать по дому серебро,Каким бывает нечисть убирать.А пушку я ему не предложил,Поскольку этой пушкой дорожил.И он его нашел, фруктовый нож,Старинный, при узоре, красота,А эти так и спали без одеж,Выпячивая нежные места,У ней и так особенная стать,Душемутительная, как романс…И тут он начал этот кисеанс,Как яблоко на ломтики, кромсать.Он серебром работал как штыком,Туманные висели лоскутыНад мужиком, с которым я знаком,С которым ночь закручивал болты.Но он ревет, как витязь под бугром,И колет, рубит, режет серебром,И пар валит, и стужа, как во льду.И тут я понял, что сейчас взойду.

Что это за мир? Прежде всего, это мир смертоубийства, кромешный мужской мир, в котором и пушкинская поэзия, по дьявольской подсказке языка, заряжена (заточена) под гибельное, приравненное к штыку перо. Я читаю эту балладу Степановой как виртуозно замаскированную под легко узнаваемый перебор Высоцкого деконструкцию русского поэтического канона, миметически замыкающую его на фигуре насилия. Мы дорожим этой пушкой. Разве не была первым криком, криком рождения этого канона канонада при Хотине, по прощальному слову Ходасевича?

Конечно, каждая из приведенных выше цитат (их могло бы быть значительно больше) заслуживает отдельного рассмотрения. Я лишь хотел показать некий спектр различных модальностей поэтического высказывания, вращающихся вокруг одного и того же клубка «фиктивно-телесной», жертвенной проблематики.

Остается выдвинуть последнюю догадку, отчасти суммирующую предыдущие. Но для этого понадобится небольшое отступление об «общественном договоре». Как показали многие антропологи, этот договор никогда не предполагает равенства участвующих сторон и всегда основывается на общественном убийстве, жертвоприношении на благо общества в целом. Социокультурный порядок является жертвенным, жертвоприношение – первичное метафизическое зло – останавливает насилие и развивается в собственный строй. Язык и социальные коды также основываются на жертвенной логике, логике отделения и артикуляции различий, которую женщинам труднее принять, поскольку «внутри этого психосимволического порядка женщины чувствуют себя отрезанными от языка и общественного договора, в которых они не находят ни чувств, ни значений тех отношений, которые связывают их с природой, их телами, телами их детей, другой женщиной или мужчиной». Существует неустранимая, фундаментальная асимметрия между инициацией в социокультурный порядок мальчиков и девочек и статусом в нем мужчин и женщин; асимметрия, обязанная фигуре Отца, воплощающего закон и логику этого порядка. Социальная трансформация 1990-х обнажила и обрушила эту логику, вылившись в жертвенный кризис, многими воспринимавшийся как распад, цепная реакция, истоки которой уходят в 1937, 1917 или 1905 год, если не глубже. Но одновременно эта перманентная «ходынка» раскрепостила и революционизировала женщин, которые, подобно греческой Антигоне, вобрали в себя чистую негативность, стали ее воплощением, породив в результате феномен своего рода сверхкомпенсации: мимикрирующие под вооруженные до зубов и гениталий мужские, травестирующие, изобличающие и ничтожащие их в себе женские голоса. Детские, сверхсильные, сильнее урана.