Читать «Проданное убийство» онлайн - страница 52

– Скажите, у Мальцева могло быть нечто ценное? Настолько ценное, что за это могли лишить жизни? – спросила я. – Возможно, наследство от бабки. Или личные сбережения.

– Понятия не имею. Но по логике вещей не должно было быть. Посудите сами, если бы Филипп владел чем-то более или менее ценным, стал бы он прозябать на своей свалке? Вот вы бы стали? – спросил мой собеседник.

– Быть может, он обзавелся чем-то ценным относительно недавно, – выдвинула я свое предположение. – И просто поджидал подходящего момента для его использования. Вот вам он не предлагал купить у него нечто ценное?

– Мне? Нет, мне не предлагал. А и предложил бы, я бы не согласился, – засмеялся Сисекин.

– Почему? Если вещь стоящая, отчего не приобрести? – удивилась я.

– Да потому что у подобных личностей если и появится что-то «стоящее», то непременно криминального характера. Ворованное, например. А я, да будет вам известно, гражданин исключительно законопослушный.

– Удивительно. С таким послушанием – и бизнесмен, – съязвила я.

– Звучит как «с таким счастьем – и на свободе», – вернул колкость он. – Представьте себе, не все бизнесмены бесчестные негодяи.

– Охотно верю, – ответила я. – И все же постарайтесь припомнить, в своих рассказах Мальцев не упоминал о том, что у него имеется дорогая вещь? На черный день?

– Хорошо, уболтали. Расскажу вам об одном разговоре. Только предупреждаю: история не моя. За что купил, за то и продаю, – сдался Сисекин. – За день до выписки Филипп пришел ко мне в палату. Мы сидели и мирно беседовали о классиках. О ценности классической литературы в целом и о влиянии творчества отдельных личностей на российские умы. Не смейтесь! Филипп был очень глубоким человеком, если вы понимаете, что я имею в виду. Так вот. Сидели мы, беседовали, и как-то так получилось, что разговор перешел в иное русло. Филипп рассуждал о том, что наследие классиков в нашей стране бездарно разбазаривается. Вместо того чтобы беречь, его продают за границу. Даже такие ценные вещи, как прижизненные издания поэтов-классиков. Даже их личные рукописи. Даже автографы. Я возразил. Сказал, что уж лучше получить деньги от капиталистов, чем допустить, чтобы оставшиеся от классиков личные вещи просто сгнили в заказниках наших музеев, где для них и соответствующих условий хранения создать не могут. Филипп разбушевался. Даже назвал меня одним из этих невежественных коллекционеров от литературы, которые не могут отличить Гоголя от Гегеля. Короче, заспорили мы. Я доказывал, что сохранить историю, пусть и в другой стране, все же лучше, чем профукать на родине. Вы со мной не согласны?

– Давайте опустим философские рассуждения, – попросила я.

– Как скажете. Но я все равно считаю, что те, кто халатно относится к обязанностям хранения раритетов, поступают куда хуже тех, кто эти самые раритеты толкает за границу. В общем, спорили мы, спорили, и вдруг Филипп спрашивает: «А что бы ты сказал, если бы узнал, что у меня имеется один такой документ? По-твоему, я должен продать его американцам?» – «Почему обязательно американцам?» – пошутил я. Но он шутки не поддержал: «Раз ты так к этому относишься, я возьму и продам его. Назло продам». Я сказал, что на его месте давно бы это сделал, если бы документ у меня действительно был. А он еще громче кричать начал. «Ты мне не веришь, – твердил, – не веришь. А он существует». Я стал опасаться за его здоровье и вызвал медсестру. Она принесла успокоительное, он выпил, больше мы к этой теме не возвращались. А наутро он выписался. Вот, собственно, и все, – заключил Сисекин.