Читать «Час отплытия» онлайн - страница 114

Жизнь катила дальше ледяные синие волны свои.

Плавбаза «Удача» по-прежнему мерила мили, гоняясь за рыбой. Дизель то ревел, то замолкал, и трое маляров, обалдев от грохота и испарений, видели сквозь решетки, как мечутся по плитам механик с мотористом у десятков насосов, компрессоров и прочих механизмов, кормящих и поящих гремучее сердце гигантского судна.

На последний перекур, уже по уши в белилах, ребята выбрались наверх, на вертолетную площадку. Сидели, прижавшись спинами к теплой дымовой трубе, глотали вкусный мороженый воздух, молчали. Каждый думал свою угрюмую думу. Витос размышлял о том, что человек создал машинный мир по образу и подобию природы, но, уставясь на чаек, повисших в небе за кормой, он выводил: природа совершенна, а вот машинному миру до совершенства ой-е-ей как далеко.

Не оторвись Коля Худовеков от теплой трубы. Мотылек так и вообще бы задремал. И бригада, приходя в себя и с неохотой расставаясь с синим морем, предзакатным солнцем и ядреным воздухом, двинула в машину на подвиги, расписанные дедом по «пвану» на три дня. После чего Коля возвращался в старпомовскую вахту на руль, а Мотылек с Витосом — по своим службам для дальнейшего прохождения нелегких морских наук.

VII

Витос опять сидел на рострах, вентилировал легкие, отравленные краской и машинной гарью, и занимался талрепами. Талреп — это нехитрое устройство, с помощью которого натягиваются тросы — ванты, леера и прочее. Витос сразу вспомнил, что такими же приспособлениями в школе крепили на уроках физкультуры турник. Трубчатый цилиндрик и с обеих концов ввернутые в него на резьбе штыри с крючьями на концах — вот и весь талреп. Цепляешь трос за гаши этими крючьями, и вращаешь цилиндр, штыри сходятся и натягивают трос. Все просто, но железяк этих у Василя Денисыча чертова прорва, и все ржавые. Вот и нужно их вертеть — расхаживать да мазать солидолом. Инструмент — байка да тряпка. Мура, короче, а не работа. Ни душу, ни тело не греет. Греет другое.

Вчера весь вечер они со Светкой целовались. Коля до полночи не приходил, и каюта принадлежала влюбленным. Как и во все прошлые вечера, здесь был полумрак — горел лишь маленький светильник над зеркалом, и от дивана его отделяли рундуки. Когда устали целоваться и Светлана смущенно пожаловалась, что у нее болят губы, показала: вот, м-м, видишь, опухли. Витос заговорил о школе, о Рени, о друзьях, с которыми ходил в шлюпочные походы по Дунаю, просиживал ночи у костров, строил планы: открыть остров в океане и основать на нем спортивное общество людей и дельфинов. Света слушала очень серьезно, а он сам, похоже, подсмеивался над собственным рассказом. И вдруг она спросила:

— Витя, а любовь у тебя была в школе?

Всего на несколько секунд он замешкался с ответом, успев прикинуть все «за» и «против» правды, успев испытать и побороть искушение лжи.

— Неужели ты соврешь? — решительно спросил Спорщик. «Конечно, нет, никогда!» И Витос ответил, глядя Светлане прямо в глаза!

— Была.

И медленно и трудно поведал ей всю историю любви к В.Л., не скрыв и 13 августа и рассказав о спасительных колокольчиках. По-прежнему слушая очень серьезно, тут Света неожиданно улыбнулась. Она вспомнила о своих колокольчиках — кастрюлях, когда бесстыжая Жанка заводила с поварихами разговоры о мужиках. Света всегда открывала на всю катушку кран в судомойке и начинала греметь совершенно чистыми кастрюлями. В улыбке припухшие Светины губы раскрылись, и Витос вновь припал к ним, словно искал прощения за рассказ о любви к другой. И поцелуй этот был долгим, как сам рассказ, и прошлое тонуло, растворялось в настоящем, и губы о чем-то спрашивали, и губы отвечали что-то. Света прижалась к Витосу, и он услышал на миг, как трудно они дышат оба, и почувствовал, как высоко поднимается у нее грудь, впервые всем существом своим, звенящим, как тетива, ощутил это чудо — грудь девушки.