Читать «Опасные гастроли» онлайн - страница 53
Далия Мееровна Трускиновская
Какие-то люди при свете одной-единственной свечи бродили по манежу, их начальник расставлял их в нужных местах. А из ложи первого яруса кто-то покрикивал, давая краткие советы начальнику.
– Неймется штукарям, – недовольно сказал Гаврюша. – Помолиться и спать, а они все шастают, все шастают…
– Кажись, я знаю, чем они занимаются. Это они пантомиму ставят, – отвечал я. – Сие уже любопытнее, чем скакание верхом на четвереньках. Только вот для чего – ночью?
– А что есть пантомима?
– Это как пьеса на театре, только без речей, все руками изображается.
– В театры ходить – грех.
Но богословского спора у нас не вышло. Человек, установивший свое воинство в определенный местах, убежал в форганг и несколько секунд спустя выскочил оттуда, к нему бросился другой с негромким криком. Этим двум поочередно отвечали другими криками, и это сопровождалось неестественными жестами.
– Нет, сударь, это не пантомима, – сказал изумленный Гаврюша.
– На каком языке они вопят?
– На здешнем. Алексей Дмитриевыч, а это ведь латыши!
– Ты по-латышски знаешь?
– Как не знать!
– Что это они затевают?
– Тот, что за главного, письмо принес, а другой кричал: «Брат, брат! Письмо, письмо!» И прочитал, а там какая-то неприятность…
Гаврюша прислушался.
– И что? – спросил я.
– Если я верно понял, то его отец за распутство проклял. Только речь какая-то несуразная, они так обыкновенно не говорят…
– На что де Баху этот проклятый сын? – удивился я. – Ладно бы еще на немецком, с хорошим спектаклем можно всю Европу объездить. А это…
Люди в манеже перестали вопить и сбились в кучку. Из ложи к ним соскочил человек, подошел и стал что-то втолковывать, а они слушали и кивали. После чего странная сцена повторилась: один принес письмо, прочие галдели, пока главный герой, тот самый проклятый сын, письмо не прочитал и не вверг всех в чрезвычайно бойкое состояние духа. Они махали руками и всячески друг друга подбадривали, а потом проклятый сын вышел из своей меланхолии и заговорил зычно и страстно.
– Он их зовет крокодильими детьми, – перевел растерянный Гаврюша. – Ишь как загнул… Ого! Да он хочет стать медведем! Он кричит и никого слушать не желает…
Тут в моей голове словно бы забрезжила искра понимания.
Я невеликий чтец немецких пьес, но мой зять Каневский кое-что даже помнит наизусть. И применяет иногда к дворне, когда она совсем с панталыку собьется. Людей надо школить, спору нет, но школить так, чтобы им было понятно. А Каневский может обратиться к пьяному кучеру так:
– О люди, отродье крокодилов!
А когда вскроется случай домашнего воровства и виновные лицемерно валяются в ногах, каясь и прося пощады, он возглашает:
– О люди, лживое и коварное отродье крокодилов! Вода – ваши очи, сердце – железо!
И, не в силах терпеть долее весь шум и гам, убегает, оставив супругу, мою бестолковую сестрицу, карать и миловать по своему усмотрению.
Именно поэтому в голове моей прочно угнездились рядом два слова: «Шиллер» и «крокодил».
Я поднес к глазам свою подзорную трубу, заключенную в рукоятке трости, и внимательно осмотрел оба яруса лож напротив нас. Там сидело несколько человек, ночных жильцов этих конурок, но Вани, который мог туда забраться через цирковой коридор, я среди них не заметил.