Читать «Кубанские зори» онлайн - страница 96

Пётр Ткаченко

В этом донесении сексота № 6 особенно поражает мимолетная оговорка: в доносе на сестру вдруг указывает, что сестра не родная. Тем самым она как бы дает знать, что на родную сестру доносить не стала бы, а вот на двоюродную — доносит. За этой малой оговоркой скрывается ведь совсем иное: чувствовала неведомая нам доносительница, что занимается делом неблаговидным. Именно потому и оговорилась.

Странные все-таки были эти бандиты — хлеб сеют в тайне от власти, призывающей их к мирному труду. В станицы ходят не за самогоном, как можно было бы предположить согласно их бандитской натуре, а за… молоком.

Особенно же возмутил Василия Федоровича дошедший до него слух, что он якобы намеревается разграбить Приморско-Ахтарский Успенский собор. Слух, пущенный, конечно, чоновцами, его ловившими. Но какое лукавство — атеисты, которые искореняли народную веру, обеспокоились вдруг защитой православного храма!

Приморско-Ахтарский Успенский собор, величественный и красивый, в конце концов оказался разрушенным. И конечно же не Рябоконем…

Василий Федорович Рябоконь уже не мог отстраниться от той борьбы, в которую был вовлечен, которая шла вне зависимости от его желания или нежелания. Оставалось лишь реагировать на нее, и так, как подсказывало его природное чутье и совесть.

Он снова возвращается к этой борьбе, понимая, что вести ее в прежних формах невозможно, надо искать иную возможность вмешательства в происходившее, чтобы реально влиять на него.

В начале марта 1923 года Рябоконь собирает новый, теперь даже не отряд, а группу, которая в последующем не будет превышать более девяти человек. Практически это был штаб движения, и только он скрывался в камышах. Все же остальное движение, сочувствующее Рябоконю, постоянно находилось в хуторах и станицах: собирало информацию и передавало ее в камыши, снабжало необходимыми документами, продуктами, служило новой власти, выступало на собраниях, клеймило врагов народа и мировую буржуазию… Это была уже совершенно иная форма борьбы и жизни повстанцев. Необходимость в терроризировании власти, дабы держать ее в страхе и тем самым показывать людям ее шаткость и ненадежность, отпала. Ведь никакого нового десанта ждать неоткуда. Теперь новое повстанческое движение, организованное Рябоконем, скорее становилось напоминанием власти о том, что надо действовать не только по указаниям сверху, зачастую диким, разоряющим людей, но и сообразуясь с их интересами, их укладом жизни, здравым смыслом и правдой. И, если этого не происходило, в дело вмешивался Рябоконь. Не скажу, что он олицетворял абсолютно народную правду, он ведь был тоже живой и грешный человек, но сдержать авантюризм новой власти, попирающей божеские и человеческие законы, тогда, кроме Рябоконя, было некому. Дабы в этой его миссии усомнились люди, его и выдавала власть за обычного бандита.