Читать «Кубанские зори» онлайн - страница 193

Но сохранился еще один документ о трагедии на Лебяжьем острове. Это воспоминания бывшего чоновца, уроженца Тверской губернии, 1891 года рождения, Грибенюка Павла Ивановича из станицы Батуринской. Их записал журналист Владимир Яр-Островский в сентябре 1958 года:

«В 1921 году меня направили на подкрепление отряда чоновцев в коммуну «Набат». Я уже не застал церкви — ее взорвали чоновцы в декабре 1920 года, растащили иконы, утварь. Деревянными иконами забивали окна, жгли иконы, сожгли иконостасы, когда наступили морозы.

С утра нач. коммуны Науменко давал наряд: кому на переборку картошки, кому белить стены в кельях, кому готовить обед, стирать, чистить лошадей на конюшне.

Монахов под ружьями чоновцев выгоняли разрушать стены монастыря, работали они кайлами. Хотели возвести каменный барак для жилья, еще строили стену на случай штурма бело-зе-леных банд.

Начальники бражничали — пили монастырские настойки, наливки.

Однажды монахи в подвале подняли бунт — от недоедания (а кормили их наряду со скотом похлебкой из буряков и брюквы), погиб их староста отец Александр (Корнеев). Им даже не дали возможности отпеть его в церкви. И монахи отказались выполнять работы.

Я их водил под ружьем на работу. И врать не хочу: с ними обращались как с врагами, били почти каждый день за малейшую провинность, не идешь в строю — прикладом, выступаешь против — опять побои. И я однажды избил попа — мне лишнюю пайку выдали на обед.

Сейчас вспоминаю это, оторопь берет: за что мы так издевались — власть свою почувствовали. Кто-то из обслуги в болтанку сыпанул кружку соли — вот такая классовая ненависть была.

За зиму коммуна съела (мололи на мельнице) мешков сто двадцать гарновки — семенной пшеницы первого класса. Кадки соленого сала, бочки солений, меда. Ключари-монахи были запасливые. Одного гороха, гречневой крупы запаслись лет на пять. Начальник и партсекретарь — на повозку мешок гороха или зерна и — в станицу менять на самогон. А пили все здорово, доходило до того, что в горячке шашкой зарубили конюха — тот не захотел выполнять их команд и не поехал с ними в станицу.

Были они настоящие босяки, кто откуда — из Краснодара, Тимашевска, Новороссийска, из тюрем и лагерей повыходили, представляли себя революционерами, борцами за народное дело, а в действительности — бандиты, ворюги и грабители, шли под красными лозунгами и грабили народ. Вот что такое была коммуна. Жили коммунары на халяву, работать не хотели.

Судьба распорядилась со мной иначе. Я подал рапорт в одну из воинских частей, в регулярную Красную армию, прошел всю Великую Отечественную войну, потом служил в военкомате.

Двое детей, четверо внуков. Теперь на пенсии. Только вы все это не пишите, никто не опубликует, а мне что будет? По головке не погладят. Но я врать не хочу: что было, то было…

Такая вот пропаганда велась и все еще ведется вокруг имени Рябоконя. Забыты действительные разбойники, шаставшие по камышам, коих в те годы было немало. Забыты истинные преступники, устроившие погром огромной страны и ее народа, а его имя все еще помнится, все еще выставляется в ложном значении. Ведь такого человека, так и не смирившегося с насилием, выражавшим народный протест, против своих притеснителей, сохранившего душу свою в немилосердное время во всем Приазовье и на всем юге России больше не было. Не видно такого человека и теперь, хотя, по всем приметам, он уже должен был явиться… Видно, таких людей пока не может родить и выпестовать иссушенная всевозможными насилиями и лукавствами русская земля…»