Читать «КАМПА-ДОПОТОПНАЯ СКАЗКА. Третья часть» онлайн - страница 35

Подземный лабиринт, сработанный самой природой, был стар, ветх, вот-вот мог завалиться, придавив своей тяжестью Хоронщика и всех обитателей чистилища. Антифада тупиков и коридоров была огромна, обойти ее не хватит самой жизни, многие переходы и тупики были обрушены, так что тащить Перунов камень пришлось окольными путями. Наконец, не выдержав изнурительного труда, камень бросили в одном из глухих тупиков лабиринта, а воинов, которые просто задыхались от кислотного запаха подземелий пришлось оставить там же. «Ожидайте нас тут» - приказал тиран, бросив их на произвол судьбы. А сам с горстью приближенных растворился среди безмолвных тупиков каменного мешка, где блуждали тени умерших, да слышались их слабые потусторонние голоса. «Куда мы идем?» - интересовался Феникс у Крона. «В гости» - ответил тот, ускоряя шаг. К кому в гости, думал-гадал Феникс, неужели к самому чистильщику Яме? Но он ошибался. У Крона были личные мотивы побывать в Тартараре. Он хотел хоть одним глазком взглянуть на свою бывшую любовь Кампу. Всем же обьяснил так: «старика надо проведать, а то как-то не хорошо получается. Узнает Тартар, что мы были в утробе земли, а в гости не зашли – обидится». Так, рассуждая, они продвигались в мрачных владениях чистильщика Ямы, в черной пустоте его жилища, где сама темень бесконечного мрака могла показаться солнечным светом. Надо заметить, что путники немного сбились с пути, а если говорить точнее, они совершенно потеряли ориентацию в пространстве. Где бродили, куда шли, сами не знали, не ведали. И это неудивительно. Антифада тупиков и коридоров была огромна, причем многие переходы и тупики были обрушены, по этой причине приходилось постоянно петлять, обходя преграды. И вот, когда, казалось, угасла всякая надежда выбраться отсюда, вдали неожиданно блеснул лучь надежды. И тут же их взору открылась надпись, высеченная на одной из медных стен Тартарары. Надпись гласила следующее: «Здесь покоится тело великого правителя Тарона, очерствевшего телом, охладевшего душой, пронзенного мечем справедливости». А чуть поодаль висела табличка, а на ней начертан знак – череп, перекрещенный костями - что означало «стой! дальше нет пути». Необычным был этот отдаленный уголок чистилища, какой-то совсем неправильный и страшный, одним словом, гиблое место. Тут то и покой никто толком не мог обрести. Одни только мучения. Но это там впереди, а тут, прямо перед самим склепом Тартарары, выстроились как на параде целая армия грозных воинов Джинов, Пери, Гули, Ифритов и Шейтанов, словно принадлежащих иной эпохе. Они стояли в полном безмолвии, и все как на подбор окаменелые телом с очерствевшей душой. Шесть тысяч пеших воинов при оружии и в боевом одеянии стояли ровными рядами, зорко охраняя владения царя Тартара. Они служат ему эскортом во времени, защищая вход в этот каменный мешок. «Кто эти зачерствевшие глиняные души» - спрашивал любопытный Сабскаба. «Это Ушебти - маленькие фигурки, сделаные из камня, глины или дерева. Их предназначение - помагать усопшему в загробном мире, охранять его покой» - объяснял Крон благодарным слушателям. «Ничего себе маленькие, три метра ростом!» - присвиснул Сабскаба. «Не свисти, дурак» - зашикал Крон, «это же воины Ушебты, стража царя Тартара. Проснуться – зашибут». «Может, не ходить туда» - предложил Феникс, «а то еще этих Ушебти разбудим». «Так мы туда и не пойдем» - успокоил их Крон. «Я вообще планировал зайти с другой стороны, но сбился с пути». И путники осторожно, почти бесшумно, начали обходить медный склеп Тартарары с правого боку, поминутно оглядываясь по сторонам, будто хотели получше рассмотреть жилище царя Тартара. А склеп то сам диковинный, со всех сторон медью оббитый, а углы серебряными шинами оторочены, куда ни взгляни - медь кругом красна-зелена от едучих испарений и тяжкого духа. А потолки не хуже стен медью крытые и окон видимо-невидимо, из каждого оконца сторукие Гекатонхейры да одноглазые Циклопы выглядывают, тарелками стучат, еды просят, добавки требуют. Друг у друга куски мертвячины прямо изо рта вырывают, и все галдят, подобно желторотым птенцам ждущим корма от отца, матери. «Неужели это мои братья?» - думал Крон, пытаясь рассмотреть детей мотери Геи от царя Тавра, он даже вспомнил их имена. Одноглазых циклопов звали Бронт, Арг, Стероп. Имена Гекатенхейров он помнил смутно,( по правде говоря недолюбливал изза их непомерного роста) кажется, одного из них звали Верни-гора, второго Круты-ус, третьего Вырви-дуб. «Как их зовут?» - переспросил он у Феникса. «Дубыня, Горыня, Усыня» - отвечал посол. «Может высвободить их отсюда» - подумал Крон, «все же братья они мне по матери», но в слух сказал иное. «Пойдем скорее отсюда, пока мои братья нас не заметили, смотри как они мертвячину обгладывают, вместе с костями пожирают, для них родной братик будет лучшей закуской». Одноглазых Циклопов и сторуких Гекатонхейров кормили две демоницы, из большого котла они вылавливали куски мяса, и рассыпали по тарелкам. «Боже правый и левый, чем их тут кормят» - шептал Сабскаба, мысленно представляя какова эта пища на вкус. «Нет, я бы такую пищу даже под пытками не ел» - молвил Сабскаба с отвращением. «Прикуси язык» - посоветовал Крон, «сторукие Гекатонхейры и одноглазые Циклопы - ребята по круче тебя будут, и то смотри как уплетают». «У таких поваров будешь есть все, что дадут» - заметил Феникс, указывая рукой в сторону демониц. И правда, таким в лапы лучше не попадаться, а грозны, а злобны, просто в дрожь бросает. Сами видом ужасные, у каждой в руках плеть, чуть что не так - бьют сторуких по чем нипопадя, по головам их безрогим стучат, уму разуму научают. «Смотри» - молвил Феникс, «эту демоницу я знаю, это Тсифона, которую царь Киферон иза непомерной любьви заточил в бездну подземелья. Это ж надо как ее изменила среда обитания. Когда я видел Тсифону в последний раз, она вглядела лучше. А теперь всем своим видом она напоминала коршуна с мордой оскалившегося чудовища, цвета мясной мухи, пожирающая плоть и мясо мертвецов». «А вон та демоница с головой, будто живая копна змей, у них за главную» - молвил Сабскаба, все еще представляя какова на вкус пища, которой она кормила узников Тартарары. Крон всмотрелся в ее лицо и ахнул: «Да ведь это же моя Кампа!» Он смотрел, не отрываясь, на ту, которую любил больше всей своей жизни, ту которую искал и потерял на всегда. Ее сильное тело утратило вызывающий полет юности, но еще оставалось безупречным. Годы прибавили твердости в очерке губ и щек, но шея (самая слабая перед временем черта любой женщины) по-прежнему гордо держала голову, подобно колонне мрамора. Твердость в ее сильном теле, резкие сильные движения рук, размахивающих плетью, говорили о том, что ей на глаза лучше не попадатся, а то еще узнает. Кампа грозно рычала на каких-то невиданных существ, которые бегали вокруг нее, дрались за миску с похлебкой. Мохнатые фигурки с кривыми ногами и длинными закручеными рогами казались безликими, ибо лица этих мохнатых творений расмотреть было невозможно, их скрывала пелена тумана из кислотных испарений. «Давайте отсюда сматываться пока нас не заметили» - предложил Феникс. «Правильно» - согласился Сабскаба, «радость здесь - горе там, отруби им - муку нам. Давайте зайдем с другой стороны, так сказать, не в бровь, а в глаз». Давайте согласился Крон скрипя горлом. Бросив прощальный взгляд они двинулись окольными путями, стараясь ступать как можно осторожнее, хотя дорогу разобрать было невозможно, из-за кромешной тьмы ядовитых испарений. Эхом разносились в лабиринте тоннелей, звуки их шагов и короткие всплески капающей с потолка едкой влаги. Кислотные испарения скапливаясь у потолка, конденсировались, а затем падали в лужи зеленоватой жижы. Пока они шли, их сопровождали скребущиеся звуки и легкое шуршание когтистых лап. Это были граи - пожиратели тяжелых душ. Они шныряли вокруг и около в поисках пищи, выискивая себе легкую добычу. Граи были неотьемлимой частью любого чистилища, они выступали в роли усердных палачей-падальщиков, творили закон по некоему потустороннему уголовному кодексу. Тяжелые души всегда были лакомым кусочком для грай. Изловив такую душу, они перво-наперво принимались истязать жертву, наслаждаясь видом мучений. Надо заметить, что все, кроме тирана боялись грай о трех головах о двенадцати хоботах и часто пугались, когда те время от времени, внезапно выскочив из под ног, с визгом и писком мчались прочь. Лишь только Крон сохранял спокойствие, он знал, что это - лишь эфирные сгустки материи, обличенные в оболочку страха и прочих гадостей. Стоило ему только метнуть свой грозный взгляд, как граи тут же прятались, украдкой выглядывали из-за укрытий и снова ищезали в только им одним известных тупиках и переходах лабиринта. Ну вот и конец - тоннеля длинною в жизнь, путники вышли на открытое место. Это была небольшая пещерка, сплошь увешанная причудливо свисающими сталактитами и такими же зелеными сталагмитами, чуть освещенная фосфорическим сиянием земной породы. Вот так чудеса! И это на краю мироздания, в самом отдаленном уголке чистилища. Вернее, в самом его дальнем, и никогда неиспользуемом заброшеном тупичке. Только случайно забредшая душа могла попасть сюда, да и то находила свою неминуемую гибель, настолько сильным была вонь от едких кислотных испарений, и каких-то ядовитых газов, исходящих из недр земли. От расплывчатого свечения сталагтитов и сталагмитов стало намного светлее. «Куда мы попали?» - интерсовались путники, всем своим нутром ощущая, что это место не сулит им ничего хорошего. И правда, в этом отдаленном уголке мироздания, больше похожем на душегубку, насквозь пропитанном кислотными испарениями, жить могли разве что бактерии. «Тут, за медным забором, находится склеп самого царя Тартара» - обьяснил Крон, отворяя небольшое окошечко вроде корабельного лючка, закутанное в туман неслыханных ужасов и омерзительных кислотных запахов. С большим усилием ему удалось отворили окно, через которое они смогли взглянуть в небольшую оббитую медью келию. И тут же зловонно кислотное испарение вырвалось из стесненной гробницы живого мертвеца. Оно сильно ударило в лицо, в нос, забило памороки, и чуть не свело с ума. Через время, свыкшись с едкими запахами, они с нескрываемым любопытством принялись шарить глазами по этому загадочному, потустороннему помещению, расматривая незатейливую обстановку, мебель, столы, стулья, лавки, предметы быта и домашнюю утварь обитателей Тартарары. Стены, пол и потолок покрывали позеленевшие медные листы железа, вся обстановка и само помещение отражались в них, будто в калейдоскопе призрачных видений и фееричных образов. Кто бы тут мог выжить, думали гадали путники, пытаясь сквозь блики отражений рассмотреть обитателей Тартарары. И тут их глаза встретились. Эти глаза напротив буравили их пронзительно тусклым потусторонним взором. «Свят-свят-свят» - шептали путники, прикрывая очи. А глаза напротив неотрывно следили за ними и даже не моргали. Сквозь мириады отражений со всех сторон на них смотрели большие впалые глаза тысячеликого владыки Тарона - царя счастья, как его когда-то величали подданые. «Неужели это он?» - буквально выдавил из себя Феникс, рассматривая то, что осталось от некогда великого правителя. А вид у него был и в прямь не очень. Короткие кривые ноги поддерживали высохшее костлявое тело, представляющее собою комок сухожилий, и такие же длинные костлявые руки, увитые драгоценными перстнями. Старик буквально зарылся в свою рыжую бороду, ибо она отросла такой длины, что он опоясывался ею, словно кутался в одежды. Впалые глазницы выцвевших глаз и лицо, несущее глубокий отпечаток покорности своей судьбы и скуки. Вселенская скука прочно засела в хрусталиках его глаз, которую не могло прогнать даже искренее, живое удивление, вызванное открытием окна. «Откуда сквозняк? Кто отворил окно?» - ворчал старик часто и невнятно. «Я спрашиваю, кто напустил сквозняков – пты, совсем на гол, рех, но, лех, закрул, шмыг, форт». «Что с ним? Параноя, бред, или он умирает?» - спрашивал Феникс. «Нет» - отвечал Крон, «мы пришли вовремя, он еще долго будет жить…».Старик сделал несколько неуверенных, странных движений, здороваясь протянул руку к гостям, и все оцепенели от ужаса. Это была даже не рука, а некое подобие мертвячины. Кисть скелета, каждый палец которой был унизан драгоценным камнем, вот такой величины вот такой ширины, что с трудом пролезала в окошко. Но делать нечего, нужно здороваться, раз пришел. Крон был не из брезгливого десятка, но поздоровавшись начал судорожно размышлять, где бы помыть руки и желательно с мыльным корнем, но такой возможности не было, и ему пришлось вытащить из дорожной сумки гостинцы – подарки. Незаметно вытирая руки о свертки и пакеты с незатейливой снедью, протянул их старику. «А мы с подарками» - объявил он во все услышание, развязывая тугой узел. Из переметной сумы тотчас же выскочил красивый, белый петух, влетел в окно, устроился на мраморное ложе, поднял голову, встрепенулся крыльями и весьма громко запел «Кукарекуууу», чем несказанно обрадовал старика. «Зачем он мне?» - спросил Тартар. «Я принес эту птицу для того, чтобы Вам не надо было каждую ночь ходить искать день, обьяснил Крон. Петух будет приносить день прямо в дом, и Вам не прийдется так уставать. Вы устройте его на ночь где-нибудь повыше и ждите. Если петух пропоет в первый раз – значит день еще далеко. Как пропоет во второй раз – значит день близко. Как пропоет в третий раз – значит день уже тут на дворе». Тартар многозначительно скривился и ответил: «Я издавна не переношу громкоголосых звуков, и немогу принять столь назойливого крикуна, да и к чему он мне». «Чтобы будить тебя на рассвете» - отвечал Крон. «Я не встаю на рассвете, а время сна я и так не просплю». Тогда Крон произнес короткое заклинание «Итчоп переданы, итреч переверданы чох чох чох», и петух вдруг взял и сменил свой окрас, полиняв из белого в лилово-сиреневый цвет с фиолетовым отливом. Отныне он не потревожит тебя своими криками, только будет менять свой окрас, переливаясь словно саламандра. «Зачем мне еще одна саламандра?» - ворчал старик, «мне и своей нечести хватает. Ты бы Крончик только знал, сколько здесь всякой всячины ползает, присмыкается и копошится в этом затеряном уголке мироздания. Ну да ладно, пусть остается. А там у тебя что в свертках?» «Вот» -протягивал Крон свертки, бурдюки и пакеты, «вон в этом пакете вяленая саранча и сушенные кузнечики, а в другом - травяной сбор, там и чебрец, и полынь, и розмарин, корица, чертополох и много чего на случай болезней, простуды или насморка. А в этом бурдюке - напиток богов Спиритус. Я сам его варил, на травах настаивал, очищал-фильтровал, змеиными ядами пролуживал. Лучше любого элексира и целебных капель. Такой вкуснятины ты еще не пробовал». С этими словами он откупорил пробку и, налив спиритус в кратер, предложил старику. Тот выпил одним глотком и тут же весь как-то сморщился, скрутился, сжался в комок, а затем сплюнул. «Какая гадость. Фук Нук Пук. Настойка на клопах» - сказал он, закусывая вяленой саранчой. «Как вы такую гадость пьете там наверху, разве это питье достойное богов? Вот я тебя угощу, ты лучше моей настоечки попробуй». Сказав так, Тартар воровато оглянулся по сторонам и сделал знак, чтобы и те соблюдали тишину. «Тшшшш шшш ш тишшше» - прошипел он, чтобы моя женушка-Кампочка не увидала, а то такой вой подымет, что просто уши закрой, глазки прикрой, ложись и туши свет. А если она начинает брыкаться, тогда только держись. Он достал из-под кровати сосуд голубого обсидина с алебастровой белой крышичкой, осторожно влил его содержимое в небольшие кратеры зеленого шифера, величиной напоминающие наперстки. Жыдкость, котору Тартар наливал в сосуд, дымилась зеленоватым дымком, резала нос и выжигала глаза колючим кислотным запахом. Только это, казалось, не страшило старика. Он аж подпрыгнул от предвкушения, самодовольно потирая руки, протянул Крону наперсток зеленого шифера. «Испей и ты моей настоички». От ужаса и страха у Крона перевело дыхание. «Да ведь это же солянка. Соляная кислота» - сказал он пугаясь, если ее выпить, сразу смерть. «Что ты понимаешь» - бурчал Таратар. «Это не солянка - это царский нектар, тут не только соляная, но и азотная, и фосфорная, и ортофосфорная кислота а для аромата добавлено немного плавиковой эсенции. Я их лично собирал вон с тех сталактитов, смешивал, сбраживал, настаивал и дезактивировал. Вот сколько ее у меня, все потолки пропитаны, разъедают кислоты медные стены, их уже давно нужно асбестом перекрыть, чтобы на голову не капало. Сделай милость, пришли кого-нибудь из мастеров Тельхинов, чтобы крышу поремонтировали. Только передай там кому следует, чтобы этих халтурщиков Ардунавандунума, Анхесенпаамма, Уиндмиллхиллцама, Мушхушшунанайта, Патиниоттинита и Кецакоатлибобо больше не присылали.» «Ладно» - согласился Крон, «только пить я это не буду». Тартар аж скривился от неуважения, стал настаивать « А я тебе говорю, пей не пожалеешь. Это же царский нектар, напиток достойный титанов. Титан ты или не титан?!». Крон отвечал морщась: «Вообщето я титан, но сделан не из металла титана, а из костей и плоти, но если ты настаиваешь, я не смею отказать в твоей просьбе - пригублю». Он некоторое время мялся, будто примеряясь к чему-то, дотронулся губами до сосуда, и вдруг словно пожар начался у него во рту. Его язык аж передернуло от отвращения, на глазах выступили слезы, губы распухли и стали похожи на стручки красного перца, во рту появился вкус тошнотворной кислятины. В мозгу все перемешалось, зашипело и тут же приступ слепой паники овладел его сознанием. «Отравился, пить дать, отравился» - причитал Крон, хватаясь за горло. «Да успокойся ты, титан, чуть хлебнул водички и уже скис, к верху брюхом, хвостом на дно. Не титан ты, а титаник». Слова старика привели его в чувство, «и в самом деле» - думал Крон, «я в потустороннем мире, где и так все мертвы, даже если живы, дважды умереть при всем желании не получится. Через время овладев собою». Крон предложил: «Я лучше своей настоички выпью, а ты пей свою». На том они и порешили. Тартар был довольный, что ему досталась двойная порция, а Крон был счаслив, что не пришлось пить кислоту. Тартар налил себе большую чашу зеленого шифера, крякнул и выпил её одним большим глотком. А через миг после того, как последняя капля с шипением упала в его утробу, он стал наполняться едким дымом, в его теле что-то шипело и пузырилось, органы тела, вступая в реакцию с кислотами, кипели и плавились. «С тобой все нормально?» - интересовался Крон, «ты ничего себе не угробил?». «Я угробил?» - рассмеялся Таратар, «я давно тык- пык-дрык - привык к такому пойлу и, оглядываяся на пра-пру- про –житые, своя три жизни думаю, что пра- про -жил их зря, не изведав у про- про-шлых жизнях пойла более е е е достойного. А ты думаешь, твое пи-пи-тье бытие лучше» - заикался старик, «зря ты-ты-ты думаешь, что твоя Спиритус лучше моей настоички, можешь посмотреть на-на меня и представить, что происходит в тваем-моем организме, с-с-с твоими органами, только в-в-в-в более замедленном виде. Небось твоя пи-пи-тье бытие – та же кислота, только более слабая, так-к-к что смотри и не удивляйся, если печеночка твоя посинеет-т-т, или почечки позеленеют-т-т-т, носик покраснеет-ттттттт». Крон смотрел сквозь иссохшееся, изьеденное кислотными язвами, тело старика, и отчетливо видел, что происходит с его органами. А в организме старика и впрямь что-то клокотало, искрило и шипело, белок денатурировал и спекался, кровяные тельца сворачивались, кислоты выпадали осадком в виде солей, и камней на его органах. Печень раздувалась и гудела, а почки буквально вибрировали - словно былинка на ветру. «Да» - промолвил Крон, вытирая холодный пот со лба. Ему вдруг стало страшно от вида этого полуразложившегося трупа, живущего, дышащего, впитывающего, вкушающего и наслаждающегося кислотными испарениями. От пьянящего кислотного питья и всего этого зловония, от всего увиденного ему стало не по себе. Из оцепенения Крона вывел громкоголосый петух, огласивший своим безголосым криком медный склеп, и они поспешили прощаться. «Бедняга» - про себя подумал Крон, «что ты запоешь через неделю, через год, через века, сгниешь здесь заживо». и ему почему-то стало очень жаль, это непривередливое животное. - Вроде бы петух, а сколько в нем грации, важности, а какой певец! Просто заслушаешься. «Нам пора» - сказал он царю Тартару, «нам еще в одно место заскочить нужно». Тартар не возражал, он и сам уже устал от посетителей, прощаясь он вновь протянул свою руку. Крону опять пришлось дать ему руку взамен, и опять в его мозгу засела ужасающая мысль, а что если от старика я нахватаюсь такой заразы, что даже скорботуха мне покажется праздником, вроде дня рождения. Но Тартар крепко схватил его запястье и не разжимал до тех пор, пока в виде дара от чистого сердца не вдел Крону на безымянный палец левой руки золотой перстень с крупным жабьим сапфиром. «Возьми его» - устало сказал старик, «пусть он напоминает тебе обо мне. Ступайте, детки, храни вас, царь небесный, и не приставайте ко мне больше ни с какими просьбами, ибо я уже не владею силой земли. -Сегодня в этот последний мой день, в этот чудный последний день, я уже потратил немало трудов и усилий, чтобы выгнать отсюда этих пестрых, бурых, белых, серых, пегих и поганых тварей, не дававших мне спокойно умереть, жалящих меня, наносяших мне исподтишка укол за уколом, царапавших мою душу гарпийными своими когтями, досаждавших мне ненасытной своей алчностью, отвлекавших меня от сладких дум, в какие я был погружен, созерцая сокрытое, уже предвкушаемое счастье и блаженство, уготованное мне загробной жизнью. «Уходите скорее отсюда, молю вас, пусть вокруг меня вновь воцарится тишина». При этих словах он устало опустился на мраморное ложе, закрыл свои блеклые глаза с впалыми черными глазницами. Последнее, что услышал Крон, когда закрылось медное окно, был крик старика. «Пришли кого-нибудь из Тельхинов починить мою крышу, только не присылайте Ардунавандунума, Анхесенпаамма, Уиндмиллхиллцама, Мушхушшунанайта, Патиниоттинита и Кецакоатлибобо. Я не хочу их видеть». «Твою крышу уже ничем не починишь» - язвительно заметил Крон, пробираясь бесконечными коридорами, тупиками и закоулками лабиринта. Внутреннее чутье подсказало дорогу, и они без особых приключений выбрались к реке забвения Лета, где их уже поджидала лодка. Как и положено в таких случаях, они щедро расплатились с Хоронщиком звонкой монетой, удобно уселись в ладью и теперь плыли по бурной и полноводной реке Лета. «Совсем протекла крыша у старика Тартара, что он нес, какие еще твари его грызут и кусают, не понимаю» - чесал свой затылок Крон, размышляя над услышанным. «Может его блохи или вши заедают» - сочувствующим голосом вступился за старика Сабскаба. «Всякое бывает» - заметил Феникс, «только не выживут там ни вши, ни блохи, я думаю это что-то пострашнее. Если эти твари умудряются грызть тело царя Таратра, насквозь пропитанного кислотами, тогда это точно не блохи». «Может шашель его точит» - высказал свою точку зрения Крон, «и вообще спаси и пронеси, ни за что на свете я не согласился бы доживать свой век в таком чистилище, слишком оно стало ветхим, валится того и гляди придавит». «Это верно» - согласились спутники, «чистилище устарело, прямо скажем, не очень душевное место». «Знаете, каким я представляю новое чистилище?» - мечтательно молвил Крон. «Большим, красивым, просторным, и чтобы обязательно оно было устроено на поверхности земли, чтобы сверху грело красное солнышко, а снизу охлаждала мать сыра земля, не чистилище, а сказка». «О таком лучше и не мечтать» - заметил Феникс, «ибо никто и никогда не строил чистилища на земле, разве только Арии, но ведь они же варвары, их чистилище - это насмешка над всеми чистилищами земли, спиральные, закрученые лабиринты Севера. А наши – любо-дорого посмотреть. Одни сплошные антифады тупиков с закоулочками. А если тебе, повелитель, не нравится чистилище Тартарары, можно доживать свой век на Родосе, как утверждают знатоки, Критский лаброс совсем не дурен собой. Или на Купрусе в медных выработках, тоже говорят неплохо. Можна в Соддоме и Гоморе среди серных и соляных шахт, от соли ни одна хворь не прицепится, солью даже асматиков лечат. Можна в Ирии в Каменных могилах. Ну, и на худой конец в Атлантиде среди карстовых пещер, полных злата и серебра». «Нет» - отвечал Крон, «я мечтаю построить чистилище на поверхности земли, чтобы оно было подобно горам, вершиной своею упиралось в небосвод, а корнями проросло в бездну Эреба, ну и простояло бы века. Чтобы даже время было бессильно пред ним. Верьте мне, это не миф, не сказка. Прийдет время - я все свои замыслы осуществлю, дай только срок». «Мечты сбываются или забываются» - поддержал хозяина верный Сабскаба. «Знаете, мне все время кажется, что старик Тартар полностью спятил, я бы даже сказал, что благодаря гирогнамонической циркумбиливагинации этих убойных снебесисмедших противовесов у него в голове развилось обширное перифрастическое умопомрачение, ведь он нес такую ахинею, что просто уши сворачивались. А ты как считаешь?». Крон немного задумался, а потом ответил: «Да, наверное спятил немного, только я его не осуждаю. Он за свою жизнь вдосталь хлебнул горя, хотя, судя по его виду, он даже не понимает, что с ним происходит». «Воистину счасливы безумцы» - вставил свои пять Сабскаба, «им что ни есть - все хорошо». Сказал так и рассмеялся. Крон вопросительно посмотрел на его довольную морду и соглашаясь добавил: «Безумцам всегда легко». И так заразительно расмеялся, что Хоронщику пришлось даже прикрикнуть на них. «Ей вы, живые душонки, соблюдайте тишину в чистилище, вы же не в парке на прогулочке». Миг молчания растянулся в вечность, каждый думал о чем-то своем. А затем озабоченный Сабскаба спросил у Хоронщика: «Ты все знаешь. Ответь, спасет Тартар когда-нибудь свою душу или так и останется неперерожденным, заякулированым омбубсменом?». Хоронщик не зря что был молчалив, тут же начал долго и запутанно объяснять все перепетии, тонкости и хитросплетения мира теней. «Вы, живые, думаете, что только для вас светит солнце, только вам даны все чувства, а между тем мы, мертвецы, тоже живем в заимствованном свете, хотя этот свет у нас относится к области кажущегося. Вот только взирать на эту кажущуюся действительность нужно весьма мудро, ибо то, что существует сверху бытия, и есть бытие. А небытия как такового во вселенной нет, ибо разум существует всегда, и даже после смерти чувства не ищезают бесследно. Мы, живущие в мире теней, так же как и вы, живущие под ярким солнцем, имеем ощущения, но так как в трупе нет теплоты, то мертвец ощущает лишь холод и тьму. А про Тартара вы плохово не думайте, он еще крепкий старик, и если бы не обострение метемпсихоза, он бы выглядел вполне нормальным. А так от Тартара осталась ровно половина из того целого, чем он был когда-то. Ведь он же вечен, да к тому же бессмертен». Все слушали Хоронщика, развесив уши, лишь только Крон пропускал эту болтовню мимо ушей, ибо все его мысли были заняты подарком царя Тартара, златым перстнем с большим жабьим камнем. Он так и резал его безымянный палец своим кислотным отливом. Смотрел в глубины большого сапфира и не видел дна в его глубинах, лишь большие, лучистые глаза старика тускло мерцали сквозь отражение камня. Вдруг вспомнив их крепкое рукопожатие, он аж подпрыгнул на месте. «Да на этих руках тысячи микробов, сотни тлетворных спор, мириады бактерий, а я их даже не вымыл». И ему тутже захотелось смыть с руки эту вековую накипь грязи и пыли, не долго думая опустил руку в реку забвения Лета. Вода оттенка бирюзы, зеленая с голубым и совершенно непрозрачная со странным маслянистым блеском, поглотила кисть руки, и сразу тепло, исходящее от вод реки, приятно обволокло мышцы и сухожилия руки. И, о диво!, он отчетливо ощутил на своей руке нежное прикосновение Лета, ласковый шопот бирюзовых вод забвения. Кожу слегка пощипывало, особенно ссадины. «Нельзя этого делать!» - испуганно вскрикнул Хоронщик. Испугавшись окрика, он выдернул свою руку и застыл в ужасе. Его руки словно и не бывало, будто и не рука была вовсе, а всего лишь обрис руки, на котором горел большой перстень, хищно поблескивая зеленым жабьим камнем. «Что я наделал..» - размахивал своею несуществующей рукою Крон. Все, кто видел это диво, ужаснулись. «У него нет руки, у него нету руки» будто молитву раз за разом повторяли они, держась подальше от борта лодки. «Не бойся, Тиран» - успокаивал его перевозщик, «рука - это чепуха». «Вот если бы туда свой нос засунул, тогда бы я посмеялся, а так рука – мелочь. Забудь о ней и все. Если повезет, вырастит новая». «Ты же не дрова везешь, надо предупреждать, что воду трогать нельзя» - обиженно ругался Крон, «а если бы я напился из речки, что тогда...» А хоронщик в свое оправдание нашел тысячу оправданий. Дескать язык разламывается объяснять всем и каждому, что воду трогать нельзя. «Сколько я долблю это в ваши пустые головы, а все равно найдется эдакий любознательный, всунет свою голову в реку, а назад без головы возвращается. И ничего, никто еще от этого не умер». Все вокруг смеются, а он, безмозглый, рад бы плакать, только нечем, ибо головы нету и рот пропал. Начинают грызть его угрызения совести, а зря, раньше нужно было жалеть, когда голова была на месте, а теперь когда ее нету и жалеть то нечего. «Ты смеешься надо мною!» - вскричал Крон, корчась от обиды за своим потеряным членом. «Успокойся, не кипятись, что было, того уж нету» - успокаивал его Хоронщик. «По правде говоря, только тогда начинаешь жалеть, когда потеряешь, а в остальном пустяк – забудь». «Ничего себе пустячек» - разошолся Крон и даже не думал останавливаться. «А если бы я и вправду голову туда засунул, и остался без головы, какбы я по-твоему страной мог управлять. Ответь». «Ты не прав» - отвечал Хоронщик, «ибо примеряешь к мертвым земные одежки. Вот к примеру осталась душа без головы, так это ж даже лучше, все кругом радостные, веселые, смеються, а безголовый начинает осознавать, что он не такой как все, от этого в нем начинают развиваться непреодолимые желания обрести свою голову обратно. От этого укрепляется его дух, закаляется его воля, в нем начинают преобладать кармические склонности к сансарическому существованию. Это нормальный процес, и, как показывает практика, такие безголовые быстрее других преодолевают лабиринты чистилища и в числе первых, представ пред судьей полностью очищеными, с первого раза обретают новые тела. И ты не переживай. Твоя душа – это ментальное тело, оно не способно умереть, даже если от него отделить голову и рассечь его на четыре части. В действительности твое ментальное тело имеет природу пустоты, и тебе нет нужды бояться. Пустота не может навредить пустоте». «Ну, раз ты так считаешь» - махнул несуществующей рукою Крон, «и правда, чего жалеть, рука на месте, пальцы работают, перстень держится, не спадает, а на чем он держится - это мое личное дело. Кому если не мне знать, как я должен выглядеть, хоть сейчас возьму и с головой окунусь в водах реки забвения». «Не нужно этого делать» - остановил его Хоронщик. «Почему? Что мне сделается?» - добивался признания Крон. «Если сказал нельзя, значит нельзя, а почему объяснять не буду. Слишком много вас, потусторонних, стало шастать в Утробе чистилища. В том веке было двое, в позатом один музыкант попался, всю дорогу развлекал меня игрой на лире, а теперь вы тут шастаете. И все эти безобразия начались с царя Тартара. Когда его Уран-громовержец в медные чертоги заточил, к нам попала уйма живых душ. Оттуда все и пошло, стало страшно причаливать к берегу. Того и гляди набросятся на тебя эти пестрые, серые, бурые, пегие, мохнатые разбойники.» «Знаешь, тоже самое нам сказал Тартар. Может быть ты обьяснишь мне, что за страхи напустил старик и так туманно намекал на какое-то стадо белых, пегих, кусающих его творений». «Что же тут непонятного» объяснял Хоронщик, «это низшие божества Дикины. Дикины восьми мест кремации. Дикины четырех уровней сознания. Дикины трех обителей разума, и каждый из них украшен шестью, костяными украшениями с барабанами и трубами из бедренных костей, бубнами из черепов, стягами и балдахонами из кожи убиенных. Наполняя музыкой подземный, мир они заставляют стены лабиринта вибрировать, сотрясаться и дрожать столь мощными раскатами, что от них мутнеет в мозгу». «Дикины - это что-то вроде Грай» - уточнил Сабскаба. «Вроде» - ответил Хоронщик, «только хуже…». Вся остальная дорога пролетела как один миг, Крон уже боялся к чему-либо прикасаться и молчал, словно набрал в рот воды реки забвения Лета. Пройдя луга, поросшие бледной асфоделью, а затем длинным и черным тоннелем, они наконец-то сумели выбраться на свет божий. Яркий белый свет встретил их душераздирающими криками и стенаниями. Казалось, своды дворца сотрясаються от многоголосого рева плакальщиц, утешающих мать сырую землю Гею. Она билась в истерике, а ей вторили несколько десятков жалобщиц, утешающих свою госпожу. Крон выглянул во двор, увидел великое множество Кентавров и Амазонок, заполонивших все улицы города. Воинственно настроенные Амазонки, девы-воительницы, выстукивали своими копытами по гулким мостовым Сорочанска. Кентавры вели себя еще хуже. Вот где ты вскричала, богиня Гея, и бросилась к Крону. По дороге она зацепила редкую фарфоровую амфору, и та с грохотом разбилась в дребезги. Мать сырая Земля вцепилась Крону в волосы и затрясла его голову так сильно, что она чуть было не оторвалась от туловища. «Что ты сделал?» - стенала она, «как же ты, изверг, мог убить своего брата? Где он? Что с ним?» - кричала и билась она в истерике. «Какой-такой брат?» - защищаясь отталкивал он свою мать. «Я никого не убивал, а уж тем более брата». «Ты – кровопийца» - рыдала Гея. «Где мой сын, Перун Геевич, что ты с ним сделал?» И тут до Крона дошло. Так вот почему этот варвар Перун обладал такой воистину титанической силой. «Боже правый, Хаос-вседержец!» - вскричал Крон, «какая чудовищная ошибка! Я ведь абсолютно не знал, что он мой брат. Да и не убивал я его вовсе, просто отправил его в бездну Тартара». «Зачем ты это сделал, зачем?» - рыдала безутешная мать за своим дитям. «А что мне оставалось делать, если он возьми и окаменей? Взял и враз сделался, будто из гранита вылепленый. Он мне весь зал загородил. Ходил я вокруг да около, спотыкался, а потом подумал, что ему там лучше будет. Каменному среди камней самое место». «Верни его обратно» - просила мать сыра Земля, «а то прокляну тебя навечно». «Мама, успокойтесь» - утешал ее Крон, «обещаю, что завтра же раскаменю его взад, вызволю обратно, извлеку на свет божий. Я ведь не знал, что это мой братик родненький». «Что ты с ним сделал?» - молила Гея, «убил, кровь его выпил, печень пожрал, а самого заточил в чистилище?». «Что ты, матушка, побойся всевышнего Хаоса, разве бы я посмел поднять руку на своего братца. Что ему сделается, мечем его руби, копьем коли, ничего с ним не случится, только искры на землю сыпятся. Заговоренный он». «Какой-такой заговоренный?» - утирала слезы мать сыра Земля. «Такой заговоренный» - отвечал Крон, «его заговорил один колдун, и теперь он словно каменный. А я обещаю, что в ближайшее время вызволю его из бездны Тартарары, раскалдую, все сделаю, что в моих силах. Будет как новенький. Вот только одна загвоздочка. Быстро этого сделать не обещаю, травма у меня», и Крон протянул свою безликую руку. «Потерял я руку понимаешь! К тому же там очень опасно, все чистилище заполонили толпы Дикин восьми мест кремации, Дикины четырех уровней сознания, Дикины трех обителей разума. У каждого из них трубы из бедренных костей, бубны из черепов, стяги и балдахоны из кожи убиенных. Они наполняют музыкой чистилище. Они заставляют стены лабиринта вибрировать, сотрясаться и дрожать столь мощными раскатами, что от этих звуков мутнеет мозг». Бедная мать сыра Земля рыдая заламывала свои руки. «Горе, какое горе» - шептала она, и Крону пришлось ее успокаивать. «Мамочка моя родная, не переживай так сильно, все в конце концов образумится. Я бы и сам рад помочь, но честно сказать, потеряли мы его в тупиках лабиринта, а где потеряли, никто толком не знает. Но мы поищем, будь спокойна, найдется когда-нибудь» - уверял он свою маму. В один миг глаза Геи вспыхнули яростным блеском, из ее рта посыпались страшные проклятия. «Ты ничем не лучше своего отца Урана. Разве не я выносила тебя в своей утробе? Разве не я молча переношу твой развратный образ жизни? Разве не я заступаюсь за тебя пред всем миром, зная что ты вращаешься среди подонков общества? Ты - бессовесный негодяй.» «Мама» - оправдывался Крон, «зачем так побиваться, если Перун божич, то ему ничего не сделается. И не стоит его оплакивать, ибо боги не умирают, они вечны. А если они умирают, то это не боги, их вовсе не нужно оплакивать». «Ты еще язвишь, кощунствуешь, змий, Аспид? Я проклинаю тебя на веки вечные. Ты ничем не лучше своего отца, тот заточил своих детей в бездну, и ты ему в ровень, своего братца единоутробного извел. Будь же ты проклят и знай, что твои дети низвергнут тебя. И будешь ты присмыкаться и ползать на животе своем. Ты не достоен быть богом, твое обличие - облик змея и шкура крысиная, и будешь ты тысячу лет ползать на брюхе, искать себе пропитание: мышей и змей себе подобных. И еще тысячи лет будешь искупать свои прегрешения в склепе Стона, и стон твой будет для моего сердца усладой. Помни мое слово вещее». С этими словами она удалилась. Кентавры в злобе и негодовании разрушили входные городские врата, Амазонки осыпали дворец градом камней и умчались к себе, в степи Ирийские.