Читать «Дело рыжих» онлайн - страница 48

Поздравить счастливых родителей приехали и родственники Антониоса: отец, мать, брат, бабушка, прилетели дядюшка с Родоса и двоюродная сестра из Афин. Почти до утра затянулось застолье. А в пять сорок, когда все наконец угомонились, дом буквально взлетел на воздух от очень мощного взрыва. Его жертвами, включая пятидневного Александропулоса, стали двенадцать человек. Погибли все.

В этот день едва не вспыхнула война между Республикой Кипр и непризнанной Турецкой Республикой Кипр. Ведь кипрские греки решили, что взрыв — дело рук боевиков из экстремистской организации киприотов–турок, действовавших по наводке бывших хозяев дома Антониоса и Патриции. Первого, кстати, турецкого дома, восстановленного и заселенного новыми хозяевами. Если вдуматься, разве можно было туркам допускать такой прецедент?

Однако никаких доказательств того, что дом взорвали боевики, греческая сторона представить не смогла. Обнаруженные следы увели следствие совсем в другую сторону.

Но так ни к чему и не привели…

(Художественная версия материалов расследования теракта совместной турецко–греческой комиссии.)

Большое влияние на облик западнобелорусской провинции оказывал навязываемый Польшей католицизм, в частности, детская сердечная непосредственность в архитектурном почерке, милая наивная стилистика решений в украшении жилищ и улиц. Это трудно описать, трудно даже почувствовать, ибо на полотне акварель, а не масло. И необходимо достаточно обтереться в Синеокой, чтобы не только принять, впустив в себя, тамошний жидкий «компот», но и проникнуться, суметь найти в нем даже некую духовную опору. Ага, в этой самой акварели.

Прищепкин обошел весь центр поселка Воронова — вершину холма. Славно–то как, тут бы навеки и остался: красота слабости, прелестный румянец чахотки, матка боска в слезах! Однако главная улица называлась, естественно, Советской. Монументально истуканилось бывшее здание райкома, зиял облезлостью убогий памятник «погибшим воинам и партизанам», который власть поставила скорее для запугивания оставшихся в живых, чем для почтения памяти погибших. «Колоколом будил мысль» стенд с пожелтевшим, наверно, прошлогодним номером местной газетенки «Ленинское знамя»… Ладно, полюбовался — и будет, куда до нужной вёски ехать–то?

Прищепкин повыспрашивал местных мужиков и вернулся в салон «восьмерки». Радичи оказались недалече, километрах в десяти.

В деревне родственниками Кшиштофа Фелициановича числила себя половина аборигенов. Конечно, ведь, пробившись в большие начальники, он «сделал» Минск. Точно так же, кстати, половина земляков Иосифа Виссарионовича склонна считать себя его родственниками: ерунда, что людоед, зато как высоко взлетел!

Прищепкин не доверился битью в грудь встреченных им на околице деревенских обывателей, а вытянул от одного из них сведеньия о существовании подлинной, «документальной» двоюродной сестры председателя Люции Адамовны Акулич: вдове, семидесятисемилетней пенсионерке, матери пятерых детей.

Бабулька, к вящей радости детектива, оказалась еще не только дееспособной, но также бодрой, с ясным умом и цепкой памятью, полной сил и энергии. Наверно, не в последнюю очередь это объяснялось тем, что со зрением у нее были нелады и последние двадцать лет она оказалась вынужденной прекратить бдения у ящика, зато не пропустила ни одной службы в костеле, не запустила сад с огородом да продолжала держать свинок.