Читать «Путешествие на "Щелье"» онлайн - страница 41

Из чума вышел ненец лет сорока, одетый не по–здешнему, в полупальто и кепке. Я догадался — это Митро–фан Лагейский, мне говорили про него в Варандее: живет в городе Грозном, приехал в отпуск, не был в родных местах двадцать пять лет. Познакомились, он пригласил нас в чум. Уселись на мягкие оленьи шкуры, разостланные на деревянном полу.

Хозяйка поставила перед нами столик на низких ножках. Едим скоросолку, уху из омулей.

Лагейский говорит по–русски без акцента. Служил в армии на Дальнем Востоке, работает в Грозном строителем, у него там жена, сын. Рад, что приехал в тундру в самое хорошее время: весна, комаров нет, охота, рыбалка.

— Хочу послать в Грозный посылку, вяленых омулей. Боюсь, испортятся.

— Как завялить, — сказал Буторин. — Засолите в рассоле, потом сушите. В воде не промывайте. Не испортятся.

— Хорошо бы соленой икры привезти.

— Омулевая икра–замечательная вещь, только и ее солить надо с толком. Я на зимовках перепортил ее, наверно, не один центнер, прежде чем нашел правильный рецепт. Сколько ни клал соли, икра портилась, не мог сохранить. Потом сообразил, в чем дело. Она не просаливалась, какие–то икринки соль не охватывала, они начинали портиться, от них другие. Рецепт простой: надо тоже засаливать в рассоле. Можно сделать слабый раствор, средний, крепкий, по вкусу. Икра будет сохраняться долго…

После обеда Лагейский повел меня на берег речки в лощину.

— Там растет дикий лук, я вам покажу, — он произнес эти слова с таким волнением, словно собирался показать мне куст женьшеня.

Сочные, тоненькие стебельки он срывал с благоговением, то и дело осматривался, любуясь цветущей тундрой.

— Я родился вон там, — Лагейский указал на синюю гряду гор, — у подножия Семиглавой сопки. Здесь мне больше нравится, чем на Варандее. Простор, чисто. Смотрю кругом, вспоминаю отца. Много мы с ним в Песчанке выловили рыбы. Варандейцы все вскормлены омулем…

Я слушал ненца и завидовал ему: он дома, в милой тундре. И мне вспомнились родные места, Кама, озера, не похожие на здешние, украшенные кувшинками, окруженные зарослями тальника, Чистополь, утопающий в зелени, далекий, как Мангазея. И я вспомнил отца. Светят из далекого детства рыбацкие наши костры. Воспоминания, как ветер, — налетят, и заиграет пламя, рассыпая негасимые искры…

Лагейский и два его родственника ушли пешком в Варандей, а мы переправились на другой берег, поселились в пустующей новой промысловой избе. Просторная квадратная комната с одним окном, большая металлическая печь, стол. Ни нар, ни стульев. Пока готовили обед, сожгли с полкубометра дров. Пламя с ревом вылетало в широкую прямую трубу, печь явно не годилась для тундры.

— Без ума сделано, — ворчал Буторин. Поселились — не то слово, в избу мы заходили редко, жили в своей комфортабельной каюте на «Щелье».

Ледяное поле закупорило устье Песчанки, мы оказались в плену. Ловили неводом омулей, переезжая с берега на берег. Один раз не дозвались Пыжика, отчалили без него. Он бросился в воду, поплыл за «Щельей», но не справился с течением, вернулся. Напротив избы мы стали на якорь. Из–за мыса показалась плавучая льдина, на ней стоял Пыжик. Вид у него был жалкий.