Читать «Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу» онлайн - страница 85

– Ну, да все равно поедете спрашивать в дом Илатонцева, там открылось бы: Владимир-то Алексеич Левицкий, которого мы не знаем, где найти, – он-то именно и есть, разумеется, гувернер, у которого мы хотим спрашивать, не знает ли, куда девался наш Левицкий! – Это удивительно! – высказал Волгин свое мнение о такой штуке и покачал головою. – Это удивительно, какую историю я сочинил! – Илатонцевы-то еще не вернулись из деревни, и его нет еще в Петербурге, натурально. Но все равно, не могло бы скрыться от вас: как спросили бы у швейцара, или у кого там, так и сказали бы вам: «Владимир Алексеич еще не приехал». – Чего ж тут? Не могли бы вы не увидеть, в чем штука. Да и скрывать-то теперь бесполезно: дальше тянуть нельзя. Скажу Лидии Васильевне. Натурально, неприятно. Ну, да нельзя теперь.

Нивельзин был совершенно согласен с мнением Волгина, что «это удивительно». Он удалил из Петербурга человека, который был незаменим для него, – обманывал жену, которая интересовалась этим человеком только по заботливости о муже, подрывающем свое здоровье чрезмерною работою, – жену, которую безгранично уважал, – отправлял письма с фальшивым адресом, чтобы продлить обман. – Что же заставило его делать так?

– Эх, Павел Михайлыч! – Волгин покачал головою. – Мало вы знаете человеческие слабости; – например, до чего может доводить человека самолюбие. – Волгин вздохнул. – Конечно, совестно признаваться, – да нечего делать.

– Вы хотите сказать, что удаляли от литературы соперника по таланту?

– Видите, вы не совсем удачно выразились. Литературного таланта у меня нет. Я пишу плохо. Длинно, часто безжизненно. Десятки людей у нас умеют писать гораздо лучше меня. Мое единственное достоинство – но важное, важнее всякого мастерства писать – состоит в том, что я правильнее других понимаю вещи. – А у него, кроме этого достоинства, есть и талант. Огромный.

– Вы увлеклись авторским самолюбием, – как верить, после того, что вы сейчас сказали? – Какое самолюбие в вас?

– Ну, не самолюбие, то зависть, – как там это назвать, все равно; вещь непонятная, – с флегматическим цинизмом отвечал Волгин. – Впрочем, само собою, это только сущность дела, а оболочка на нем, натурально, хорошая: что же я за дурак, в самом деле, чтобы не найти благовидного предлога? – Вы знаете, начинать писать рано – значит, истощать свой талант. Опять же: писать и учиться – одно с другим плохо уживается. Готовься, готовься! – Руссо готовился сорок лет, потому и мог сказать что-нибудь свое, глубоко обдуманное, дельное. – А возьмите вы Дидро, Вольтера; может быть, были и не глупее Руссо, – но принялись строчить, когда еще борода не росла, – и прекрасно строчили, – только своей мысли ровно ни одной. – Левицкому только двадцать один год.

– Я не так хорошо знаю историю литературы, чтобы спорить с вами, – сказал Нивельзин. – Но мне кажется, ваше мнение утрировано. У кого есть охота учиться, не может не продолжать учиться, и сделавшись писателем. У кого есть самобытный ум, тот не лишится оригинальности только оттого, что не будет жечь своих бумаг до седых волос.