Читать ««Вопль» Бердяева» онлайн - страница 2

Бердяев как будто коснулся понимания духовной основы эмиграции, но не договорил, вернее, тут же исказил сказанное. Да, эмиграция – очаг свободной мысли – не только остатки российской жизни и российской свободы: эмиграция, прежде всего, свободная национальная совесть… Пусть мы все – люди, все в борении страха смертного и в бездне греха, и пусть каждый из нас способен на «компромиссы». Но дело-то не в том, чья сдастся совесть, а в том, кто останется непобежденным: именно таков исторический и духовный смысл эмиграции.

Бердяев рисует себе эмиграцию в положении какой-то жалкой непримиримости, в каком-то тупом «гоноре до первого искушения». Искушений, соблазнов было много, и сам Бердяев теперь разве не искушает и не соблазняет? – но эмиграция, тем не менее, еще жива духовно. Бердяев сознательно забыл, что мы все, и даже самые слабодушные, обречены мученичеству только потому, что по велению совести своей «компромиссов» этих не принимаем. Пребывая в эмиграции, мы все тем самым обрекаем себя на мученичество в советской России. Только потому хотя бы, что остаемся в эмиграции. Только за нашу свободную мысль, за наше свободное слово, за свободную совесть нашу все мы в советской России – либо смертники, либо кандидаты в смертники. Таким положением русские эмигранты сопричислены к мученикам России. По совести, по всему выстраданному в России, пусть даже способные на «компромиссы», мы тем не менее – с мучениками России, а не против мучеников ее.

В этом-то сознании и лежит основа нашей «непримиримости», которая так раздражает Бердяева: нравственное право на нее мы все же имеем.

В России о свободе духа и совести говорят расстрелянные. Здесь, в изгнании, о том же говорим мы – еще живые. И с точки зрения свободы духа и свободы совести должен нами решаться церковный вопрос.

Но вот что говорит об этом во второй, самой важной, части статьи Бердяев:

«Драгоценным даром свободы слова эмигрантские круги очень плохо воспользовались, они создали и на свободе застенок, удушающий всякую свободу мысли» (подчеркнуто мной. – И. Л.).

Хочется, прежде всего, спросить, кто, где и когда удушал в эмиграции свободу мысли Н. Бердяева, ставшего здесь чуть ли не президентом целой Религиозно-философской академии? или – кто, где и когда в эмиграции полагал церковь зарубежную «лучше и чище» благодатного мученического света церкви тихоновской? Но если эмиграция – в этом Бердяев прав – понятие не церковное, то вместе с тем оно – не только понятие политическое и бытовое.

Сам же Бердяев говорит, что главное оправдание эмиграции в том, что в ней очаг свободной мысли, – тем самым он признает, что понятие эмиграции есть понятие духовное, есть категория не политики, не быта, а категория духа и совести. Тут не только одни преходящие «внешние условия», а и условия внутренние, непреходимые, вечные.