Читать «Теоретик талантливой жизни» онлайн - страница 9

Учитель Никитин («учитель словесности») недоволен «мещанской» идиллией, благами которой осыпан; уютная обстановка маленького мирка, в центре которого стоит он, наводит его в финальной сцене рассказа на печальные размышления. «Ему казалось, – читаем мы, – что голова у него громадная и пустая, как амбар, и что в ней бродят новые, какие-то особенные мысли в виде длинных теней. Он думал о том, что, кроме мягкого лампадного света, улыбающегося тихому семейному счастью, кроме этого мирка, в котором так спокойно и сладко живется ему и вот этому коту, есть ведь еще другой мир… И ему страстно, до тоски вдруг захотелось в этот другой мир, чтобы самому работать где-нибудь на заводе или R большой мастерской, говорить с кафедры, сочинять, печатать, шуметь, утомляться, страдать… Ему захотелось чего-нибудь такого, что захватило бы его до забвения самого себя, до равнодушия к личному счастью, ощущения которого так однообразны».

Недовольство мещанским укладом жизни выражает и полковник Вершинин. Свое недовольство герой «Трех сестер» формулирует так: «прежде человечество было занято войнами, заполняя все свое существование походами, набегами, победами, теперь же все это отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем заполнить; человечество страстно ищет и, конечно, найдет! Ах, только бы поскорей!» Чеховские герои не оставляют ни малейшего сомнения относительно истинного смысла своей оценки «мещанства». Не жгучее сознание общественной «неправды», с которой сопряжено чужеядное существование «серенького царства», не властная жажда видеть человечество освобожденным от кровавых язв социально-экономических поединков – вдохновляет чеховских героев на проповедь «новой», «красивой» жизни. То, что ожидает за гранью мещанского существования, важно для чеховских героев, согласно их решительным заявлениям, прежде всего постольку, поскольку устраняет однообразную неподвижность жизни. Корень всех зол, таким образом, указан. Вместе с тем разъяснен истинный смысл рассуждений о новой жизни, которые так часто, и особенно часто в последние годы своей писательской деятельности, влагал Чехов в уста «хмурых людей».

Самая идея возможности новой жизни не составляет достояния «хмурых людей», родилась она вовсе не на лоне обрывков действительности маленьких «мирков», служивших предметом художественного изображения для Чехова. Она подчеркнута «хмурыми людьми» извне, из круга понятий, выработанных обитателями другой общественной среды, «другого мира». Мещанское царство отгорожено от этого «другого мира» высокой и толстой стеной. Но через высокую и толстую стену до «хмурых людей» все-таки доносятся отголоски того, что совершается там, у родников настоящей, неуклонно прогрессирующей, торжествующей жизни. Прислушиваясь к несущимся из «прекрасного далека» отголоскам, «хмурые люди» получили уверенность в наступлении «новых времен», «vita nuova». Стоя в стороне от большой дороги исторической эволюции, не принимая участия в создании «vita nuova», они, естественно, могут по отношению к долженствующему наступить царству всечеловеческого счастья занять лишь одну позицию – позицию пассивного ожидания. А самой идее, заимствованной ими извне, вскормленной чуждым им течением жизни, они придают свое собственное, «групповое» содержание.