Читать «Философия «обрывков» действительности» онлайн - страница 2

Таким простым и прямолинейным объяснением г. Пешехонов старается дискредитировать исторический монизм.

Но подобное объяснение не способно достичь своей цели. Оно свидетельствует лишь о двух фактах.

Во-первых, оказывается, что публицист «Русского Богатства» мало осведомлен относительно «ортодоксии». Говоря о догматизме, он все время говорит лишь о той доктрине, которая является лишь искажением догматизма и которая, поэтому, подвергается строгому осуждению со стороны истинных «ортодоксов»: в преклонении перед «стихийной» игрой производительных сил перед «голым классовым интересом» русские ортодоксы вовсе не повинны. Странным образом, г. Пешехонову неизвестно то, что ныне известно всем и каждому.

Во-вторых, г. Пешехонов не проявил желание поближе присмотреться к трансформациям, которые переживает в настоящее время интеллигентное общество. Только оставаясь на почве недостаточного знакомства с историей русской интеллигенции последних годов – с историей новейших «идеологических» явлений и реальными источниками, определившими характер этих «веяний», – возможно безбоязненно утверждать, будто между «догматизмом» и современной метафизикой существует некоторая органическая связь, будто идеалистическая реакция есть неизбежный акт развития «исторического монизма».

Г. Пешехонов, конечно, может ссылаться на авторитет таких лиц, которые пережили самый процесс «поворота» – от исторического монизма к спекулятивной философии, может указывать на то, что и г. Булгаков, и г. Бердяев имеют аналогичное представление об «ортодоксии» и точно также выводят «неизбежность» поворота из внутренних противоречий ортодоксальной догмы.

Но это значит, прежде всего, противоречить самому себе.

Г. Пешехонов, как видно из наиболее ценных частей его статьи, – убежденный сторонник эмпирического миропонимания и враг всяких «априорных» «схоластических» точек зрения. И вдруг он… приветствует априорное, – мы бы лучше назвали фаталистическое объяснение «поворота». Другими словами, он делает шаг к восстановлению того отвлеченного способа мышления, против которого вообще он энергично протестует.

Затем, что сказал бы г. Пешехонов и те, кто с ним согласно думает, если бы мы стали характеризовать и оценивать систему субъективной социологии, ссылаясь на характеристику и оценку ее, сделанную ex-субъективистами, повернувшими вправо? или же судили о народничестве, полагаясь, главным образом, на авторитет ех-народников? А г. Пешехонов именно так поступает по отношению к догматизму; в оценке последнего он становится на точку зрения ех-догматиков.

Нет, как истинно реалист и эмпирик, г. Пешехонов должен был бы покинуть область априорного мышления и не прибегать к санкции очень ненадежных союзников.

Он должен был бы руководиться в своих выводах исключительно теми данными, которые он мог бы получить, наблюдая непосредственно «эмпирическую действительность», – производя социальный анализ интеллигентной среды.

И тогда бы он засвидетельствовал, что на «идеалистическую реакцию» нельзя смотреть, как на этап эволюции «догматизма», что эта реакция не служит вовсе ответом на потребность углубить прогрессивное мировоззрение, рожденную якобы присущими последнему внутренними противоречиями. Он доказал бы, что догматизм тут ровно не причем, а все дело в пробуждении потребности совершенно иного порядка – в пробуждении узко-групповых тенденций и чувствований, – доказал бы, что «идеализм» знаменует собой не расширение интеллигентного кругозора, а, напротив, его сужение, – что новое «культурное» течение есть не что иное, как искусственная, насильственная попытка сочетать несочетаемое.