Читать «Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2» онлайн - страница 8
Александр Гаврилович Туркин
Старшина в недоумении развел руками.
— Как же так, братец мой?
— А так.
— Ну, не знаю.
— А вот узнаете.
— Это ведь тоже, брат… как тебе сказать…
— Андрюшка в тюрьме отсидел?
— Ну, отсидел, это верно.
— А Пикараев? А Марчев? А за что? Не фордыбачь! Протокол, другой, третий — раз, два, три, и готово! "Я и в лесу не бывал". Врешь — был. Вот что. Понял?
— Так-то так.
— Прощай.
— Нет, постой-кось. Погоди, говорю, слушай-ка. Вот что… видишь ли… ты бы поопасался маленько того.
— Чего поопасался?
— А того… такая штука, что разговоры идут нехорошие.
— Какие разговоры?
— Сам знаешь, какой у нас народ… самый отчаянный.
— Ну?
— Ну вот, и идут разговоры. Говорят: "Что Ионычу было, то и ему будет". Это про тебя, значит.
Голубев побледнел: Ионыч был вальдмейстер, которого убили.
— Вот, братец ты мой, — продолжал старшина: — Тоже и с народом надо сноровку. Сам знаешь, какой у нас народ отчаянный, сущие разбойники, будь они прокляты, варнаки!
— Кто это говорил? — помолчав, спросил Голубев.
— Мало ли кто.
— Я подам явку.
— О чем?
— А вот что ты говорил.
— Перекрестись! Я тебе ничего не говорил. Ничего не слыхивал, знать не знаю, ведать не ведаю.
Голубев подумал и сказал:
— Восемь.
— Ни-ни!
— Как хотите.
— Пять рублей и по рукам.
— Семь.
— Нет, и не говори.
— Ну, черт с вами!
— По рукам?
— Ладно.
Голубев и старшина ударили по рукам и дружески распростились. Затем Голубев скрылся у себя во флигеле, а старшина, выйдя за ворота, зашагал под дождем через площадь.
III
На другой день утром Псалтырин проснулся разбитый и больной. Заснув лишь в третьем часу ночи, он спал плохо и тревожно. Хмурясь и охая, он едва поднялся с постели. В окно глядело хмурое, ненастное утро. Шумел ветер, в окно хлестал дождь.
Маленький худенький старичок с безбородым лицом старой бабы, по прозванию Марыч, внес самовар. Марыч занимал при заводе совершенно фантастическую должность заводского чертежника, на самом же деле служил на побегушках, в качестве не то лакея, не то рассыльного. Поставив на стол самовар, Марыч низко, по-старинному, поклонился и пожелал Псалтырину доброго утра.
— Здравствуй, здравствуй, Марыч, — рассеянно сказал Псалтырин.
Марыч подал ему платье и тщательно вычищенные сапоги, затем занялся приготовлением чая. Исполнив все, он по-бабьи подпер щеку рукой и с благочестивым видом стал у порога в ожидании разговоров. Против обыкновения, Псалтырин, не сказавши ни слова, уселся за чай. Согнувшись, — с выражением душевной муки в неподвижно устремленных глазах, он рассеянно мешал ложечкой в стакане и машинально прислушивался к прихотливо-тоскливой песне потухающего самовара. На улице завывал ветер.
— Старшина дожидается, — сказал, наконец, Марыч, не выдержав тягостного молчания.
— А? — переспросил Псалтырин.
— Старшина пришел.
— Старшина? Какой старшина?.. Ах, да… Ну, пусть войдет.
Через минуту вошедший старшина помолился на икону, поклонился и сказал:
— Чай с сахаром!
— Здравствуй, — холодно отвечал Псалтырин. — Ну, что?
— Ничего-с. Приказали придти.
— Да, да, да… Ну, что ж ты придумал?