Читать «Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2» онлайн - страница 4
Александр Гаврилович Туркин
В дверях показался Голубев, или Ирод, как его называл Псалтырин, и почтительно вытянулся, дожидаясь, когда его заметит управляющий. Тот, не поворачивая головы, как человек, не желающий отрываться от занятий, спросил:
— Чего тебе?
— Старшина пришел.
— Ну?
— Просится к вам.
— Пусть войдет.
— Айда! — сказал Ирод, обернувшись назад. Вошел старшина, солидный и благообразный мужчина лет сорока пяти, в длинном сюртуке, с знаком на груди. Помолившись на иконы, он низко поклонился, тряхнул головой и, переступив с ноги на ногу, откашлялся. Псалтырин с веселым, почти беззаботным видом шутливо обратился к нему:
— Тихону Иванычу! Его степенству! Здравствуй, здравствуй!
Старшина еще раз поклонился.
— Как ваше драгоценное?
— Слава богу, живем помаленьку.
— Ну, что скажешь? Голубев, подай стул.
Голубев подал стул. Старшина покосился на него, но не сел.
— Садись.
— Не беспокойтесь.
— Садись, садись.
Старшина крякнул, переставил стул ближе к двери, раздвинул фалды сюртука и осторожно присел на край стула.
— Ну, что скажешь?
— Да что, все насчет того же.
— Насчет чего?
— Насчет тех делов.
— Каких делов?
— Насчет, то есть… извините… насчет лесу.
— Что же насчет лесу?
— Желают охлопотать у вашей милости… народишко… Плачутся — главная статья… Жалость смотреть!.. Сделайте божескую милость, будьте настолько добры!
При этом старшина встал и низко поклонился.
— Скорбь — вот главная причина, — продолжал он:- Сами подумайте — эдакое господнее наказание!..
— Скорбь? Какое пристрастие к жалким словам!.. Скорбь!..
— Сделайте божескую милость! Строиться как теперь надо, время идет. По чужим дворам таскаются, по три, по четыре семьи жмутся в одной избе, — жалость смотреть, а не то ли что…
— Ну, ладно: таскаются, скорбь. Так я-то что же?
— Просят бедность ихнюю пожалеть.
— Ну, жалею и скорбь вашу разделяю. Понимаешь, — жалею, скорблю?
— Конечно… за это благодарим.
— Ну, а дальше что?
— Будьте милостивы до конца, прикажите насчет леску.
— Вам было сказано: рубите, возите, стройтесь на даровщину, грабьте казну с разрешения высшего начальства.
— Так-то так, только ежели с Соболевского, так это что ж? Все одно что ничего. Единого бревна не вывезут: нет туда летом проезду.
Псалтырин пожал плечами.
— Посмотрели бы вы, — продолжал старшина, — как люди живут: кто в бане, кто в амбаре, кто в шалашике из досок, так ведь это — боже ты мой!.. Да с малыми-то ребятишками на холоду, под дождем. Питаются Христовым именем. Ни дела, ни работы, — вся душа изболела. Ведь это надо посмотреть.
Искренние нотки в речи старшины раздражали Псалтырина. "Мерзавец, как заливается, — думал он, — а сам первый мироед".
— Бабы-то совсем изошли слезами, — продолжал старшина, — мужики сами не свои, ходят как оглашенные.
— Захаров, небось, тоже слезами изошел! Мужик бедный: тысяч двадцать в банке лежит.
— Не о Захарове речь, не за него прошу.
— Нет, уж ты меня извини, Тихон Иваныч, не верю я твоим жалким словам, вовсе не такой ты жалостливый человек, каким прикидываешься. А кто тому же Захарову выдал пособие, не ты ли? Добрые люди собрали по подписке для нищих погорельцев, а ты что сделал? Кому ты эти деньги роздал? Разделил по дворам, а у Захарова четыре дома, так ты сколько ему отвалил? Беднякам полтинники да четвертаки, а Захарову рубли? Выдал Смирнову, выдал Ситникову, Живодерову, Волокитину, которые тысячными делами ворочают. А? Правду ли я говорю?