Читать «Предатель любви» онлайн - страница 21

Провожая гостей, Света включила свет в прихожей и попросила совета. Не вписать ли ей в новом паспорте вместе с новой мужниной фамилией свое настоящее имя — Стелла. Стелла красивее, но Толе не нравится. Говорит, имя, как у бл… — Света запнулась, — как у благородной дамы. Может, я бы с ним поговорил? Толик меня бы послушался. Он образованных уважает. Или остаться Светой? Суть-то одна и та же. Стелла значит звезда, а звезда — это свет…

Толика хоронили зимой. На Стеллу было страшно смотреть, и я не смотрел. Снег падал крупными хлопьями, я шел за гробом, придавленный чувством вины, и утешал себя: пусть у нас так — горько, нескладно, да и ведь жизнь наша нескладная, и пускай кто угодно бросит в меня камень, но история Толика и Светы-Стеллы — история настоящей любви. А настоящая любовь, мужики, это мука. Вот Толик и отмучился. Удо.

Слоны не играют в футбол

Его звали, кажется, Сергей, ну да, Серега-Слон. Росли в одном дворе, и Слон этот был примечателен тем, что изо всех сил стеснялся своих ушей — больших, торчком, а края ушных раковин чуть загибались книзу, как у слоненка, особенно после стрижки «бокс». Вислые мочки, сморщенные раковины, если смотреть против солнца — в синеватых прожилках. Наверное, полдвора сбегалось глазеть на Серегины уши после его визита в парикмахерскую.

Когда спустя четверть века поздним дождливым вечером я открыл дверь на робкий звонок, то сразу его узнал. Конечно, он здорово изменился относительно своего сопливого отрочества. Ну, подрос, ясное дело, обзавелся усами, морщинами и железными зубами — Серегой тут и не пахло. Но уши!..

Едва он приподнял обвисшие края шляпы, я оборвал его церемонное вступление: «Заползай, Серый!» Кажется, я обрадовался этому посеченному дождем и жизнью субъекту, посланцу чужих миров, фантому, материализовавшемуся из дворовых драк «до первой крови» и пыли футбольных баталий до глубоких сумерек. Он возник из сумерек и уйдет в сумерки, дождь смоет следы, — до следующего, лет через двадцать с гаком, звонка в дверь. Если буду жив, естественно. Но это неважно. Детство и любовь к женщине — суть одно и то же.

Он снял туфли и прошел на кухню в носках, оставляя темные отметины на линолеуме. Смутившись, вытащил из глубины подмышек бутылку водки: жена не будет против? Жена была не против: она укатила по турпутевке в Югославию, тогда там еще не было войны. Собственно, говорить было не о чем. О чем можно говорить со своим полузабытым детством? Об обезумевшей кошке, к хвосту которой привязали пустую консервную банку? О первой выкуренной сигарете в вонючей общественной уборной, после которой стошнило; о вполне невинном мальчиковом разврате на чердаке барака, в котором жили; о коллекции марок, проигранной в ножички; о бублике с маком, который отобрал более сильный?.. Он и этого, по-моему, не помнил. Морщил лоб, улыбался, мерцая в полумраке кухни железными зубами, и поспешно кивал ушами. Какой там бублик с маком — дырка от бублика!

Как он меня нашел? Увидел в трамвае, сошел и проследил. Просто так — он пожал плечами. И стал извиняться: к сожалению, он не знал моего отчества. Ну и плевать: в детстве мы как-то обходились без оного. Мы выпили. Уши покраснели. Его уши. Мелькнуло, будет просить в долг. Разговор не клеился и после второй рюмки. Я смотрел на его уши и думал: это как же должна проехаться по человеку жизнь, чтобы он начисто забыл свое детство? Не иначе, стальными колесами. Или лукавил? Помнил ведь имя и фамилию. Помнил, всегда помнил, единственного из пацанов нашего двора. Он наклонил голову, уводя взгляд, показал аккуратную, размером с кофейное блюдечко, лысину, коротко хихикнул: лишь потому, что именно я дал ему эту кличку — Слон. Мне захотелось возразить: я называл его Серым, в глаза и за, Слоном — другие, которые для пущего смеха приставляли к своим глупым башкам растопыренные ладони, но желание вдруг пропало. Чепуха какая-то, из прошлого века — два сорокалетних мужика пьют водку и выясняют обиды детства. Но он явился не за этим. И не за деньгами. У мужчин среднего возраста своя интуиция: он пришел выпить и, возможно, поговорить. С первым все обстояло нормально, а вот со вторым… Я стал припоминать: был чудаком, молча сопел, но не отставал — истово гонялся за мячом на потеху дворовым, веря в каждый ложный финт, смешно падал при этом; приехал в город из деревни и не владел техникой городских ребят, для которых футбол был почти религией. И падал, и дрался молча, часто бывал бит, потому что не применял запрещенных приемов. Даже раны зализывал без жалоб. Но девчонки обходили его стороной — уши, сами понимаете.