Читать «Смрт» онлайн - страница 98

Масляная лампа обильно коптила. От печки было больше света, чем от лампы. В полумраке отсвечивали глаза детей. По стенам жестикулировали тени. Детям было весело. Еще отсвечивало наше оружие, так как мы и не подумали с ним расстаться, ну там поставить его в угол. Нет. В этих продуваемых ветром горах все могло случиться. Соседний хутор, мы его проезжали, был хорватский, и хотя соседи давно бежали на земли, удерживаемые хрватами, говорят, ночами хрваты совершали порой карательные экспедиции.

Подали петуха. Я взял себе намеренно костлявый кусок, пусть поедят дети. В моей офицерской казарме, когда я там ночевал, завтрак приносили крутобедрые сербские красотки, обильно надушенные, завтрак обычно состоял из содержимого банки консервов, выложенного на тарелку, огромных кусков свежего хлеба и литровой кружки отличного чая. Я питался хорошо. Если я не застревал на фронте, я обедал в солдатской столовой ягнятиной, да еще и пил вино.

Музыкант умел играть все их восточные мелодии, а у сербов от многих сотен лет жизни бок о бок с турками все мелодии восточные. Сидели мы, воины Гомера или византийского императора, завернувшие в бедную хижину родителей нашего солдата, допоздна.

От петуха мало что осталось. У детей были крепкие зубы.

* * *

Потом вместе с белой лошадью из темноты пришла сестра Славко – девочка-подросток. Ей оставили крыло петуха, и она стало жадно поедать его с печеными овощами и луком. Белая лошадь в это время стояла в каменном загоне и шумно жевала сено. Прямо из дома, из кухни, пятно света падало на белую лошадь, и блестел ее глаз. Было холодно и пахло так чудесно: дымом, травой, возможно, древними камнями этой земли, политыми крестьянским потом.

Я не мог сказать об этом моим друзьям сербам, но я сидел и думал о том, что в этой войне обе стороны правы. Ибо шла война за землю – за самое дорогое, что есть у крестьянина.

Славко пошел к лошади. Вынул из солдатской сумки ломти хлеба, взятые им накануне из солдатской столовой, и стал терпеливо кормить хлебом белую лошадь. Лошадь кушала и благодарно фыркнула несколько раз. Она устала от пахоты, ей по праву полагалось за такую тяжелую работу зерно, а не сено, но и хлеб – было хорошо. Славко подумал о лошади. Он был солдат, но остался крестьянином.

Сестра Славко подняла ноги на лавку, покрыла их длинной юбкой и теперь сидела, обхватив колени, и глядела на печь, от которой исходил свет. Дрова в печи не догорели, но установился ровный такой жар, обычно предшествующий догоранию. Младшие дети, потирая глаза, исчезли в глубинах темного дома. Закричала какая-то птица или животное.

Княжевич, подхватив автомат под руку, пошел из дому. Покурить. За ним увязался и я.

– Не удержимся мы здесь, – сказал полковник, глядя не на меня, а в темноту гор. – Милошевич нас продаст.

– Не верю, – сказал я. – Я встречался с ним, у меня есть знакомые депутаты-социалисты. Милошевич серб и патриот, как он может предать вас?

– Он серб и патриот, ты прав, рус, ты прав. Но у Слободана есть избиратели, в основном это сербские крестьяне из Восточной Сербии. Они возделывают пшеницу и сливы. Они устали от войны. Блокада лишила их бензина для тракторов и сбыта продукции. Даже если ценой неимоверных усилий им удается посеять и собрать урожай, урожай некуда девать. Раньше пшеница шла за границу. Крестьяне из мамки-Сербии хотят скорейшего окончания войны. Им не наплевать, что будет с нами, но у них есть дети, и их дети ближе им, чем мы и наши дети. Слободан договаривается отдать Книнскую Краину, хватит ему проблем с Сербской Боснийской республикой. В обмен на снятие блокады он обещал Европе не оказывать нам помощь. Без помощи мамки-Сербии мы долго не протянем…