Читать «Секрет политшинели» онлайн - страница 129

– Гутен морген, гутен таг!

У всех немцев, которые в квартире есть, сразу в глазах настороженный вопрос возникает: зачем, мол, этот солдат с автоматом к нам пожаловал?

А я, как только войду в комнату, на медаль свою указываю и произношу:

– Ленинград.

И тут же выдаю каждому немецкому едоку продовольственную карточку.

– Нате, – говорю. – Битте, кушайте.

Говорил я, само собой, почти все по-русски. Но чтобы хоть раз единый, чтобы хоть один человек не понял моих слов – такого не припомню. Оно и неудивительно. Слово «Ленинград» всем людям на земле известно. А немцам в первую очередь. Знает кошка, чье мясо съела. И карточка продовольственная сама за себя без переводчика говорит. Равнодушных, короче говоря, ни разу не встретилось. Приходилось и испуг в глазах видеть, и слезы. Бывало, правда, что и провокации происходили, руку мне два раза немки пытались поцеловать. Один пожилой немец в пенсне при слове «Ленинград» стал от продовольственной карточки отталкиваться. Так бы и не взял, если бы я его не приструнил:

– Бефель, – говорю. Это по-ихнему приказ. – Бефель коменданта!

Взял безропотно. И в ведомости расписался. Потому что для немца «бефель» все равно что гипноз. Тут уж никаких возражений быть не может.

А бабуся одна пожилая, но при этом аккуратно очень одетая, взявши от меня карточку, прослезилась и давай меня пальцем в грудь трогать.

– Руссише херц, руссише херц, – говорит.

А я говорю ей строго:

– Извините, только по-нашему здесь не херц, а сердце…

Многим немцам я тогда души порастревожил. Известно ведь, что словом можно человеку сильнее душу пронзить, чем даже штыком. Если, конечно, слово такое подобрать. Так вот, более пронзительного слова, чем «Ленинград», для немцев, получавших от меня продовольственные карточки, придумать никак было невозможно. Конечно, я понимал, что действую очень даже жестоко. Но ничего не поделаешь, месть – она месть и есть.

Шестое чувство мое постепенно во мне приумолкло. Но, видать, еще и до сих пор не совсем полностью. Одна коварная моя мечта меня с той поры и до сегодняшнего дня никак не оставляет. А суть этой мечты такая.

Очень это хорошо, что стоят во многих немецких городах памятники нашим воинам-освободителям. И танк-освободитель Т34 тоже во многих городах на пьедесталах установлен. А почему бы, думаю я, не поставить на пьедестал, хотя бы в том же Берлине, полевую военную кухню? Ту самую, из которой советский солдат-победитель, измученный всеми ужасами войны, истекающий кровью сердца от всех своих потерь – начиная иногда от родной матери и кончая боевыми друзьями, – из которой этот солдат с первого же дня своей победы кормил и плененное им вражеское воинство, и всех немецких жителей от мала до велика?

Думается мне, что кухня эта не меньшую заслугу перед историей имеет, чем даже тот уважаемый всеми танк Т-34.

Мысли такие у меня, прямо сознаюсь, имеются. Но, само собой, я их в качестве полезной идеи или конкретного предложения никуда не подавал и не выдвигал. Уж больно жестокий памятник может получиться. Тем более я об этом предложении молчу, что теперь полностью согласен с тем, как воспитывал нас когда-то замполит Самотесов. «Мстить, – повторял он нам, – надо фашистам. Истреблять их надо без всякой пощады, где бы и когда они ни проявились. А мстить всему народу, который и сам был этими фашистами обманут, – это совершенно неправильно и даже нехорошо».