Читать «Алёша Карпов» онлайн - страница 18
Николай Алексеевич Павлов
Через два дня рабочие всех предприятий города прекратили работу. На улицах и около предприятий начались стычки бастующих с полицией.
Опасаясь всеобщего восстания, губернатор вызвал начальника жандармского управления. Остервенело комкая лист бумаги с изложением требований рабочих, он яростно прохрипел:
— Я этим мерзавцам еще отплачу, но сейчас придется согласиться…
При этом он так взглянул на жандарма, что тот затрясся и присел.
— Распустил сукиных детей, унимай теперь…
Глава пятая
Через день после переговоров Шапочкина, Маркина, Марью и других заключенных выпустили из тюрьмы. Ершова перевели в одиночку. Четыре шага в длину, три — в ширину. Высоко под потолком — небольшое, с железной решеткой окно. Привинченная к стене койка, табурет — вот и вся обстановка нового жилья Захара Михайловича.
И все же Ершов остался доволен. «Железная решетка на окне поставлена с внутренней стороны. Значит, подтянувшись на руках, можно смотреть в окно». По ободранной стене было видно, что заключенные по мере сил пользовались этой возможностью.
Поднявшись на табурете, Захар Михайлович ухватился за железные прутья, легко подтянулся до половины окна и стал внимательно осматривать окружающую местность.
На переднем плане видна была часть тюремной стены с будкой часового на углу и заросшая побуревшим бурьяном небольшая полоса двора. За стеной, не дальше двухсот сажен, на крутом пригорке беспорядочно теснились небольшие деревянные домики с ветхими крышами и зачастую заклеенными бумагой окнами. За домиками чернела обширная свалка, а дальше начиналась окраина города.
Через несколько минут руки Ершова настолько устали, что он вынужден был опуститься на пол. Отодвинув табурет в невидимый через глазок угол, он снял ботинок, вынул из-под стельки переданную ему Маркиным ножовку и внимательно осмотрел ее.
— Молодец Нестер, — одобрительно прошептал Захар Михайлович, укладывая ножовку в изношенный до дыр ботинок.
В течение нескольких дней Захар Михайлович, ничего не предпринимая, продолжал ожидать появление обещанного Нестером связного. В камеру заходили только надзиратель, старший надзиратель и раздатчик пищи. Ожидать, что связным окажется один из них, у Ершова не было никаких оснований. Все трое тюремщиков не скрывали своей неприязни к нему, особенно раздатчик. Каждый раз, войдя в сопровождении старшего надзирателя в камеру, он тотчас начинал ругаться:
— Бунтовщик, каторжник, — ворчал он на Ершова, — и за что вас только царь-батюшка хлебом кормит? Был бы я царем — всех бы вас на горькой осине перевешал и дня держать не стал бы. Социалист… проклятый, чтоб тебе ни дна, ни покрышки.
Пропуская ругань мимо ушей, Ершов впивался глазами то в надзирателя, который, не заходя в камеру, стоял у двери, то в раздатчика. Однако, кроме равнодушия, он ничего не мог обнаружить на их лицах.
Могильная тишина действовала на Ершова угнетающе. Всем существом своим рвался он к деятельности, к свободе, к жизни, полной тревог и волнений.
Иногда осаждали воспоминания. Он видел себя шестнадцатилетним юношей… Едва закончив гимназию, он ушел из родного дома, потому что твердо решил навсегда связать свою судьбу с пролетариатом. Первая задача, которую он себе поставил, — приобрести специальность слесаря, чтобы как можно ближе связаться с рабочими. Ершов не ошибся. До тех пор, пока он, изнеженный юнец, со слабыми неумелыми руками, плохо выполнял работу, рабочие смотрели на него свысока. Изнемогая от появившихся на руках кровавых мозолей, работая по четырнадцать часов в сутки, часто не имея куска хлеба. Ершов продолжал настойчиво изучать слесарное дело. Когда он, наконец, овладел этой специальностью, положение его среди рабочих резко изменилось. Теперь даже потомственные мастеровые относились к нему с уважением, считая его своим человеком.