Читать «Хождение в Москву» онлайн - страница 430

О вине он может сказать, взглянув в бокал. По пене безошибочно узнает, как приготовлено, например, «Советское шампанское», старым ли бутылочным способом, как при дедах, или новым непрерывным способом.

– Пена более крупная у шампанского, приготовленного непрерывным способом. И вкус особый, не могу только сказать какой.

Судя по этим словам, ему больше нравится старое шампанское, которое не спешили подать из подвалов к прилавку.

И вспоминает такую историю:

– Вот был у нас один русский дегустатор, князь Голицын… Как-то ему налили из бочки вина, а он говорит: кожей пахнет. Вскрыли бочку: в ней на дне ключ лежит на кожаном ремешке…

В подвал не доносятся звуки с верхних этажей института, шумного даже 31 декабря. Именно в этот день происходит наша встреча.

Вечером в честь Нового года профессор собирается открыть бутылку, подаренную ему в день восьмидесятилетия. Этому вину – 80 лет. К нему относится без особого восторга. Тогда я узнал, что молодое вино не всегда хуже старого.

– Вино как человек: у него есть пора молодости, зрелости, и оно, как люди, с годами умирает.

Герасимову приходилось пить столетнее вино, но он вспоминает об этом без особого восторга.

Мы пьем молодое алиготе 1962 года. За Новый год.

Я обещаю на прощание, что если встречу где-нибудь за границей испанский херес, то обязательно привезу его профессору.

Выполнить обещание не успел. Весной 1963 года Герасимов умер. Память о таких людях, как он, живет дольше вина, самого выдержанного. Мне рассказали, что, когда в день поминок на могиле профессора собрались его друзья, первый бокал вина они опрокинули на землю, где лежал Михаил Александрович Герасимов.

Сегодня не нужно ехать в Испанию, чтобы купить херес. Мне достаточно спуститься на первый этаж дома, где в супермаркете продают любые вина – из Испании, Италии, Франции. Вот только алиготе среди заморских вин я не нахожу. Молдавия оказалась заграницей.

И Крым, где князь Голицын основал русское виноделие, где Герасимов совершенствовал технологию крымского вина, где его жена создала наш херес, считается по дурости временщиков, разваливших великую страну, – за кордоном.

Как я хоронил Ивана Грозного. Это событие произошло на моих глазах в Кремле под сводами храма, где покоятся русские монархи. Утром поспешил к дверям Архангельского собора, где мне назначил встречу антрополог Герасимов. На следующий день в газете появился репортаж, как теперь сказали бы, эксклюзивный, под названием «Архангельский собор, ноября 22-го дня». Таким образом, говоря на профессиональном жаргоне, я «вставил перо» всем московским репортерам, узнавшим о похоронах Ивана Грозного на следующий день, после того, как все свершилось без лишних свидетелей.

Назвать публикацию так, как сейчас, в далеком советском прошлом я хотел, но не мог. По правилам игры в серьезной партийной газете в подобном стиле писать было нельзя. Но проинформировать подробно о погребении царя в органе МГК КПСС уже было в годы «оттепели» можно. Обвинений в монархизме, пристрастии к церкви и прочих идеологических прегрешениях я не услышал, хотя редактор отдела информации остерегался всего, что дало бы повод упрекнуть нас в пропаганде религии. Поэтому недрогнувшей рукой вычеркнул он абзац, где цитировалась церковная надпись на гробнице Ивана Грозного. Вот этот абзац: