Читать «Разные годы» онлайн - страница 299

— Как же не знать, — усмехнулся Дудка, но почему-то не хотел продолжать разговор о них.

— Давайте лучше перекусим — что о них толковать, — предложил он.

Мы перешли с ним в другую комнату, где хозяйничала его жена, Мария Ивановна. Делала она свое дело быстро, проворно, но не суетливо. Мне показалось, что и она, как и Марк Савельевич, ходит спокойно и горделиво, к столу пригласила одним словом — «пожалуйста», чуть-чуть наклонила голову, улыбнулась.

По-видимому, немало бед и тревог легло на ее сердце. Она молчит о тех трех днях и ночах, когда Марк Савельевич и его бригада спасли Шурепу и Малину. Можно себе представить, что пережила, о чем передумала, что выстрадала Мария Ивановна. Она не должна была, не имела права ни отчаиваться, ни поникнуть головой, ни показывать на людях свою тревогу — кто-нибудь мог бы подумать, что она не одобряет поступок мужа или, во всяком случае, хотела бы, чтобы и его кто-то сменил. И хоть ей порой казалось, что Марка уже нет в живых («почему же он не подменяется, ведь всех других меняют каждые четыре часа?»), и хоть душевная боль достигала такой силы, что хотелось кричать на всю донецкую степь, но Мария Ивановна стояла на шахтном дворе среди шахтерских жен внешне спокойная и молчаливая.

Она только бросилась к нему, когда после спасения Шурепы и Малины он поднялся на поверхность земли.

Марк Савельевич прерывает свой рассказ, чтобы предложить тост за шахтерских жен, и Мария Ивановна благодарит его кивком головы, своей едва заметной обаятельной улыбкой.

— Так вот, поднялся я, — Марк Савельевич возвращается к своему рассказу. — Как будто под землей очень мало ел, но есть не хочется, совсем не спал, а спать не хочется, но вот за баню — полжизни отдал бы…

Из шахтерской бани он вышел в том же праздничном костюме и тех же желтых ботинках, в которых он был, когда узнал об обвале в шахте.

— Мы с тобой, кажется, в гости собирались, — только сказала Мария Ивановна, когда они сели в машину.

— Вот они какие гости вышли, — заключил Марк Савельевич.

Мария Ивановна тихо сказала: «Не буду вам мешать», — и вышла.

— У соседей девочка заболела — не нужно ли чем-нибудь помочь, — объяснил Марк Савельевич.

И по какой-то ассоциации он вспомнил о людях из шахтной конторы, для которых главное в этом событии — вынужденный простой, потерянные тонны угля.

— Ведь они еще героями себя считают — народное добро, мол, берегут. Ничего с ними не поделаешь — черствость души. Только откуда она? Ведь шахтеры люди отзывчивые к чужой беде. Откуда же взялась она, эта черствость, бездушность. Вы думаете, они одни такие? Есть они и в тресте, и среди профсоюзников… Я как-то слушал такого оратора. «Скажу вам, — кричал он, — прямо, грубо, по-рабочему!..» А ведь рабочий, тем более — шахтер, никогда так не скажет, он грубостей не терпит и больше всего ценит в людях сердечность. Может быть, старые шахтеры грешили этим — у них была злость к окружающим. Но наше поколение — это ведь люди, тоньше чувствующие и больше знающие того оратора…

Если уж додумать до конца, то здесь я вижу другую беду. У нас иногда стараются двигать и на высокие должности тех, кто умеет покруче обращаться с людьми. Не тех, кто умнее или кто больше всех знает, а кто покруче. А что это значит? Ругань, крик, грубость… любыми средствами давай уголь… Главное — тонны угля, а человек — на втором и даже, бывает, на последнем месте. Удивительнее всего, что именно это люди, которые «умеют покруче», любят по любому поводу говорить на собраниях — «его величество рабочий» или «его величество шахтерский труд», а потом с этим «величеством» так поступают, что белый свет не мил.