Читать «Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)» онлайн - страница 191

В то время, когда я с ними познакомилась, отца уже не было в живых, жили трое, Люб. Вал. с дочерьми, из них старшая Ольга Евгеньевна была сестра милосердия и домой приходила редко. Бабушка Ольга Васильевна Карнович, прозванная Р. «орлом», жила отдельно и приезжала изредка в своей шелковой двухместной каретке, запряженной парой караковых, а чаще семейные бывали у нее. Она относилась к Р. неодобрительно, как сама мне говорила, но, нежно любя Муню, скрывала свою неприязнь и даже иногда кротко сознавалась, что «не нам судить», и просила Р. помолиться.

Весь склад в доме был почти монастырский: строго заведенные часы обеда и завтрака, покорная почтительность Люб. Вал. к матери и у дочерей к ней, тихо, почти шепотом, отдаваемые приказания, беззвучно скользящая прислуга, лампадки у образов и неуловимый запах оранжерейных цветов, свечей, старых материй, выдыхающихся духов и ладана, какой бывает в игуменских кельях и барских домах, где долго живут одни и те же люди.

И, наряду с этим, разнузданная вольность Р., его разухабистые словечки и пляска, и вера в его святость у Муни, и искренняя преданность к нему Люб. Вал. И тут же дикие выклики Лохтиной: «Падите ниц! сам бог сошел на землю!» – ее кликушеские выходки и нелепая одежда с развевающимися лентами – все это делало какой-то неясный сумбур понятий и до корня переворачивало все общепринятые законы обыденной жизни. Ольга Евг. относилась к Р. крайне неприязненно, и мне говорили, что и в сестры милосердия она ушла, чтобы пореже бывать дома и не встречаться с Р. Но уже в конце второго года нашего знакомства ее отношение стало меняться. Раз как-то, когда мы с Муней говорили на нашу излюбленную тему о том, почему я не могу почувствовать «духа» Р., Ольга Евг., сидевшая с нами, вдруг сказала со вздохом: «Как жаль, что я испытываю то же, что вы, но вы не жалеете об этом, а я очень. В самом деле, если допустить, что я из-за каких-то нелепых предрассудков прошла мимо Гр. Еф. и не увидала глубину его духа, который дает столько отрады другим, то это очень горько. Вы посмотрите на Муню, как она спокойна и счастлива, а я все мечусь и нигде не найду себе нравственной поддержки». Муня кротко смотрела перед собою и улыбалась, а я с грустью подумала, что время недалеко, когда она, подобно Лох., закричит: «Падите ниц! сам бог сошел на землю!»

Про свою встречу с Р. Муня рассказывала мне так. Я увидала Гр. Еф. в первый раз в Казанском соборе, у меня было тогда большое горе, я стояла перед иконой и не могла молиться, и вдруг я слышу, кто-то ответил мне на мои мысли. Я обернулась и увидела странника в сером армяке, а он наклонился ко мне и еще несколько слов сказал, и я увидала, что он знает не только то, что я сейчас думаю, а и то, что было раньше, и я сразу так в него уверовала, что у меня никогда после не было колебаний. Прежде я мучительно старалась объяснить себе жизнь, а Григ. Еф. мне так все ясно растолковал, что я больше ни о чем не задумываюсь. Вы так поверхностно к нему подходите и не видите всю глубину его духовной красоты, вы должны хотя понять, как он добр, ведь он всех жалеет и всем одинаково помогает и не спрашивает, хорош человек или плох… «Значит он и мошеннику поможет?» – сказала я. Муня тихонько покачала головой. «Мошенник тоже ведь человек», – заметила она кротко. Это был такой убийственный аргумент, против которого не приходилось возражать! Но я не унялась: «А обращение Гр. Еф. с женщинами, как вы к этому относитесь, Мария Евген.?» – спросила я. Муня опустила голову и помолчала несколько секунд, но потом сказала твердо: «Это все испытание по неверию, хотя, конечно, по слабости своей я бы хотела, чтобы этого не было. А только мы сами виноваты: попробуйте хотя раз как должно подойти к Григ. Еф., и вы увидите, как он будет с вами обращаться. Вы сами думаете всегда неподобающее, вот он вас и испытывает. А у меня к нему не бывает смущения, и я от него ничего подобного никогда не видала, про него к тому же много говорят напрасно и обвиняют в таких делах, о каких он и не знает». Мне всегда становилось немножко совестно перед Муней во время наших бесед: я никогда не могла понять, представляется ли она или на самом деле не видит, что видимо всем, но, с другой стороны, ведь и почти все дамы и девицы совершенно непринужденно вели «духовные» беседы в столовой Р. в то время, как он «молился» с одной или двумя в спальне и оттуда слышалась заглушенная возня и иногда нервный, «благовоспитанный» смешок и тихий стон. А раз произошел такой случай: мы с Муней засиделись у Р., и, когда стали прощаться, он ухватил меня и стал настойчиво просить остаться ночевать, причем совершенно ясно, без всяких намеков, все сильнее распаляясь и поскрипывая зубами, расписывал мне все ожидаемое блаженство. Наконец, еле отделавшись от него, мы вышли, и, спускаясь по лестнице, я сказала, не утерпев: «Ну а теперь что вы на это скажете?» Но, кротко посмотрев на меня своими мигающими глазами, Муня сказала: «Все это надо понимать духовно», – и такая грусть о моем заблуждении была в ее голосе, что, решительно одурев на минуту, я должна была признать, что земля слетела на луну, что белое вдруг стало черным – иными словами: Р. духовный руководитель, а я испорченная девчонка, видящая во всех словах гадкие намеки. Ведь если уже это понимать «духовно», тогда что же это «духовное» означает? А потом, когда мы уже сидели на извозчике и ехали на Мойку, Муня вдруг сказала: «А если он вас испытывает? Ему известно все, он знает и ваше малодушие и ваше неверие, почему вы не останетесь и не посмотрите, что будет? Я уверена, что он только хочет вас наставить на истинный путь…» Благодарю покорно от такого «истинного пути» в объятиях Р. Хорошо, что я знаю приемы Джиу Джитси, и только благодаря им уцелела от «испытаний» и «наставлений» в вере Р.!