Читать «Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)» онлайн - страница 182

На другой день вечером я пошла на Мойку. Меня сразу провели вниз, где Муня сидела у Лохтиной. Она была в очень возбужденном состоянии, приподнимаясь на постели, резко жестикулируя и выкрикивая отдельные слова. Едва увидав меня, Лох. заговорила залпом: «А ведь мы с Мунькой сегодня у Анны были, знаешь, отец очень о ней молится, ведь он ее воскресил, воскресил – она совсем умирала. Не люблю я ее, тоже притворщица. Сегодня так и кобенится, и туда, и сюда. Не люблю, не люблю, то не так, это не этак, у, у, у!!! К стене отворотилась, отец в красной рубашечке был, такая радость, ей бы петь, петь! счастье ей, счастье. А она-то кобенится, а она-то морщится, не люблю, не люблю, и Александру не люблю, злая она, самомнительница, погубят они его. Притворщицы они, знаю я их, и не любят они его как надо. Разве это любовь, ничем не поступятся, ничего не отнимут от себя, не то это, не то, не то. А если она думает, хорошо делает, что в дела впутывает его, за это грех, грех ей будет. Отец простой, простой, святой, а они им пользуются, разные мерзавцы, и он им поддается по доброте, а ей грех, грех, вина не его, не его. А как мы ехали сегодня с нею (указала она на Муню). Она говорит мне: «Ветер, холодно», – а мне все равно, все равно, собралась и раз, раз поехали на вокзал, народищу мах! мах! Все лезут, лезут, и мы влезли, в угол забились. И вот мы у него, вот и съездили (она весело захлопала в ладоши). Я знаю, Анна меня терпеть не может, ну да все равно, все равно. Он посердился, посердился, ух! а я все-таки к нему приложилась». Вдруг замолчав, Лохтина пристально вгляделась в меня и спросила резко: «Ты каждый день ходишь к отцу?» Я отрицательно покачала головой. «Ну а сегодня была?» – «Нет, не была, – сказала я, – он мне утром звонил, говорил, что уезжает, и велел вечером позвонить». Она яростно накинулась на меня: «Так что же ты не звонишь, ступай, ступай. Мунька, веди ее к телефону, иди звони, а то я и говорить больше не буду». Пришлось идти наверх с Муней. К счастью, нас соединили скоро, и я услышала говорок Григ. Еф.: «Ну кто там звонит? – и, узнав против обыкновения мой голос, обрадовался. – Пчелка, ты, дусенька? Ну приходи, приходи сейчас? придешь?» – «Нет, не приду, Григ. Еф., мы с Муней с Ольг. Влад. беседуем». Он всполошился: «На кой черт тебе Ольга? нашла тоже знакому, брось ее, стерву, приходи ко мне, ждать буду». – «Завтра приду, покойной ночи», – и я повесила трубку. Когда мы сходили вниз по лестнице, Муня ласково и неодобрительно качала головой: «Непременно все скажу Ольге Влад. – поведение с отцом непозволительное». – «Поговорили, поговорили?! – с лихорадочной поспешностью встретила нас Лохтина, – он сам с тобою говорил, сам? – притягивая меня к себе на кровать, допытывалась она. – Что он тебе сказал, что?» – «Обманщицей назвал за то, что не пришла», – сказала я. Откинувшись на подушки, она полежала молча, потом спросила строго: «Ну так что же, будешь ходить как он велит?» Я опустила голову, но вдруг, решившись, сказала откровенно: «Мне не нравится его обращение». Долго молчала Лохтина, потом села в постели, и, откинув вуали, сурово посмотрела на меня. «Это все оттого, – сказала она медленно, – что ты живешь не этим, – она указала на грудь, – а этим, – указала на голову. – Вот жили, жилиумом и завели всех в мрак, в холод, в трущобу! Чувствовать надо, а не умствовать. Как же несчастны были люди, если сам бог сошел на землю, бог Саваоф подставляет им лесенку на небо. Сам бог, веришь или нет? – она наклонилась ко мне. – Он здесь, он здесь – и я заставлю вас признать его!» И, приходя в исступление, она стала выкликать: «Он с на-а-ми!! живе-ет! он с на-а-ми-и сы-ын его здесь и ты его узна-а-ешь, ты знаешь! А если не поверишь, он тебе не откроется, не откроется!! Христос мой здесь, он ско-о-ро при-едет-а я тебе его не покажу, я его спря-ачу-спря-чу, вот так!!» – стыдливо смеясь, она закрылась покрывалами. «Кто приедет?» – переспросила я. «Ну кто же кто?! точно не знаешь! – яростно подпрыгивая на кровати, разрывая четки и звеня всеми своими позвонками, кричала Лохтина. – Батюшка Илиодор, я его люблю, люблю, пусть он сердится, кричит! – запела она. – А все-таки я к нему приложусь, и я его знаю! Ах какой он радостный, какой прекрасный. Несчастная, ты не видала батюшку! Не верь отцу, не верь, он его любит, любит, ух! Мы это не понимаем. Он скоро приедет, и во-орота растворятся, а я ему навстречу побегу, побегу и у-па-а-ду перед ним. А потом я его спрячу. Знаешь, они меня раз схватили и повели, повели в участок, в тюрьму меня за то, что я ношу одежды брачные. А могу ли я одеваться иначе, когда мой бог сошел на землю. Падите ниц! Бог Саваоф сошел к нам!!» Лохтина в невыразимом экстазе поднялась на постели, грозно поднимая руку, глаза ее горели безумным блеском. Муня, вся бледная, не отрываясь, смотрела на нее. Вдруг она стихла и, посидев молча несколько минут, спросила меня обычным спокойным голосом: «Будешь верить в отца?» Я покачала головой: «Нет, не могу!» – «Ну как хочешь», – холодно сказала она и отвернулась к стене, давая понять, что разговор окончен. Когда я с нею прощалась, она сказала чуть слышно: «Не раскайся смотри!»