Читать «Думай, как Эйнштейн» онлайн - страница 8

Опыт, приобретенный нами до сих пор, оправдывает нашу веру в то, что Природа суть реализация простейших возможных математических идей. Я убежден: мы способны при помощи чисто математических конструктов открывать концепции и законы, связывающие их друг с другом, что дает нам ключ к пониманию природных феноменов.

Таким образом, Эйнштейну удавалось сочетать удивление от чудес окружающего мира с верой в то, что он может добраться до понимания природы этих чудес. Заболевший ребенок, который поражался якобы мистической силе компаса, довольно скоро распространил свой интерес на тайны тепла и электричества (что неудивительно, если учесть, что бизнес его семьи был посвящен электроприборам). Кроме того, он вырос в период, когда наука еще только начинала разрабатывать термины для физической реальности атомов и молекул (по сути, невидимых кирпичиков Вселенной), и основные вопросы зарождающейся кинетической теории (о движении частиц внутри материи) также занимали его с ранних лет жизни.

У него были свои герои – Галилей и Ньютон, которых он цитировал в письмах Мошковскому как двух величайших гениев-созидателей в истории мировой науки. Из этих двоих большую часть его внимания приковывал именно Ньютон – как ни иронично это звучит, если учитывать, что именно ньютоновские «реальности», две сотни лет принимавшиеся миром как откровения, были низвергнуты Эйнштейном в полный хаос. В 1931 году, составляя предисловие к работе Ньютона «Оптика» (1704), Эйнштейн заметил: «Он умудрялся объединить в одной личности экспериментатора, теоретика, механика – и, что немаловажно, художника экспозиции». Возможно, он описывал здесь и самого себя, хотя некоторые и предположили бы, что навыки Эйнштейна как экспериментатора в некоторой степени отставали от уровня его именитого предшественника.

Но именно теоретиком Эйштейн был все-таки первоклассным – в частности, благодаря своей убежденности в том, что теория должна быть «выпарена» до ее наипростейшего состояния. Как он замечал в 1940-х, любая теория впечатляет тем сильней, чем проще ее изначальные установки – и чем разнообразней вопросы, которые она охватывает. Он свято верил, что хорошая теория должна быть очищена от сложных математических формул, а суть ее – выражена так, чтобы понял даже ребенок. Разглядывание фундаментальных истин через призму простоты чрезвычайно высоко ценилось в эпоху модернизма. Вдумаемся хотя бы в слова величайшего художника своей эпохи Пабло Пикассо, который заявлял, что потратил четыре года, чтобы научиться писать, как Рафаэль, но целую жизнь на то, чтобы рисовать, как дитя.