Читать «Царство. 1955–1957» онлайн - страница 63
Александр Леонидович Струев
— Гибнет целина, гибнет! — прокричал вбежавший в кабинет чумазый секретарь Целиноградского обкома.
Он был мертвецки пьян. Воды, чтобы тушить огонь не было. Горючее, хранившееся в железных бочках, глухо взрывалось, подсвечивая огрубевший горизонт слепящими вихрями.
Леонид Ильич поднялся из-за стола и застыл перед окном, смотреть, как догорает бескрайняя засеянная отборной пшеницей степь, его детище, его оборванное счастье.
Поздним вечером, когда звезды взошли на темном небе, Никита Сергеевич зашел в калитку микояновского особняка.
— Спит Анастас Иванович? — спросил он охранника.
— Не спит, товарищ Хрущев!
— Скажите, я тут.
Через минуту появился Микоян.
— Что случилось, Никита? — вглядываясь в потерянное лицо соседа, спросил он.
Хрущев заплакал:
— Нету больше целины, Анастас! Сгорела. Дотла сгорела!
Никита Сергеевич опустился на лавочку под пушистыми туями.
— Ничего не осталось, один пепел! Хлеба не будет!
— Успокойся!
— Сожрут меня теперь волки, сожрут с потрохами! — причитал несчастный.
Микоян обнял товарища за плечи. Хрущев взвыл.
— Я сейчас! — Анастас Иванович скрылся в доме.
Никита Сергеевич сидел на лавке перед крыльцом и всхлипывал:
— Как же такое случилось? Как же могло?
Непоправима была потеря, и слишком сильна обида, обида — на весь белый свет!
Через минуту Микоян вернулся, в руках у него была бутылка тутовой, два стаканчика, лаваш и сыр. Все это он положил на скамью, поломал хлеб, сыр, откупорил бутылку.
Выпили молча. Тутовка была крепкая, градусов пятьдесят. От крепости напитка Хрущев зажмурился, утер рукавом рот и заплаканные красные глаза.
— Весь вечер плачу, успокоиться не могу, душа разрывается! — выговорил он.
— Держись, друг, держись! — обнимал Микоян. — Мы и не через такое проходили!
Анастас Иванович снова потянулся к бутылке.
Уютно было сидеть здесь, под туями, на незаметной постороннему глазу лавочке. После третьей рюмки Хрущев захмелел и немного успокоился.
— Не буду больше, — отстраняя рюмку, запротестовал он, — домой не дойду!
Микоян не настаивал. Убрал бутыль на землю, чтобы случайно не разбить.
Стояли последние дни лета. Вот-вот задышит неуютной прохладой осень, остановит соки жизни, укротит силы. А пока кругом разливалась торжествующая тишина певучего августа, густого, сладкого и неповторимого. Хотелось дышать полной грудью, радоваться неясно чему, но чему-то приятному, волнующему.
Никита Сергеевич утер непокорные слезы, распрямил плечи, откинулся на скамейке, запрокинув голову выше, и, вглядываясь куда-то вдаль, начал читать стихи:
