Читать «Царство. 1955–1957» онлайн - страница 419

— Ты не понимаешь, Сергуня, Новый год — это семейный праздник, а мы — семья, а у нас есть друзья! К тебе на Ленинские горы никого не пустят!

Сергей не спорил, но ему больше импонировало общество взрослых: рассудительные соображения, глобальные взгляды, заумные мысли, государственность и авторитетность высказываний — словно ты сам находишься в гуще событий, а ребята с девчатами умели лишь пить да балагурить. Но жене виднее! Пал Палыч Лобанов был мастак закатывать праздники и пообещал дочери все устроить в лучшем виде:

— Будут тебе и напитки, и угощения, и сладкое невероятное!

К столу Никиты Сергеевича, точно как и к застольям Микояна, Серова и Брежнева, он всякий праздник подсылал корзины с деликатесами.

По случаю шумного сборища на Никологорской даче сердобольный аграрий купил туда новый телевизор с громадным экраном, размером аж в том Большой Советской Энциклопедии. В Новый год молодежь прилипнет к телевизору, будет смотреть все подряд, с нетерпением ожидая «Голубой огонек».

Леля полдня просидела в парикмахерской, хотела поразить гостей прической.

С утра дачная прислуга начищала и наряжала дом, а пожилой дворник выволок на двор лестницу и, взобравшись на самый верх, стал украшать игрушками и огоньками уличную елку.

31 декабря 1957 года, вторник

Шел снег, мелкий, как крупа, сыпучий. Не чувствовалось в его стремительном падении свежести, новогодней таинственности и чистоты. Непохож был этот колючий снег на новогодний, замороженные полульдинки-полуснежинки с шипением падали вниз, образуя под ногами грязно-мокрую рыхлость. Промозглость да завывания ветра делали мир вокруг некрасивым и грубым. Подобный снегопад случался обычно в середине осени, начинался внезапно с протяжным ветром, небо резко темнело, затягивалось тучами и — враз начинало мести. Так и сегодня, снег некрасиво сыпал, не позволяя ветру удерживать на весу снежинки, баюкая их в томной медлительности. Угрюмый снег этот не застилал горизонт мягким смирением, он громко, точно дождь, срывался на крыши, царапал по окнам и — умирал на неостывшей пока земле. Первые некрасивые сугробики накидал лопатой коренастый дворник.

В Сосновке зажглись фонари. Маршальский дом, поблескивая мутными огнями окон, исполинским силуэтом проглядывал в сумерках, угрожая опрокинуть ненастье, которое осмелилось его беспокоить. С наступлением темноты выкрашенные в зеленый цвет стены здания все больше чернели и растворялись во мгле.

— Безрадостный снег, не новогодний, — вымолвил Георгий Константинович, глядя в окно.

Галя кивнула. Муж взял руку жены и ласково пожал.

— На работу мне ходить некуда, буду книгу писать, вспоминать былое, — печально проговорил маршал. — Не армейское занятие — в кремлевских коридорах честь отдавать.

— Книга — это здорово! — отозвалась супруга, на ее губах застыло подобие улыбки.

Последние два месяца, как мужа «ушли» с работы, он ходил черный, безулыбчивый, переживал падение, перемалывал в себе острые края правды, невыносимую обиду на близких, отвернувшихся в одночасье. Весь этот клокочущий зловонием позор он переваривал не умом, а сердцем, потому как лишь человеческое сердце способно вынести подобное, лишь сердце умеет любить, ненавидеть и прощать. Галина боялась, что у мужа случится инсульт или тяжелый сердечный приступ, и он угодит в больницу, а может, и того хуже!