Читать «Часы с вариантами» онлайн - страница 167

Вячеслав Михайлович Рыбаков

Ибо мгновение прекрасно!

Но к кому было мне теперь обращаться? Кому молиться? На что было уповать мне, старому грешнику, по чьей вине падаль разгулялась вовсю, рукоприкладствуя, убивая с судом и следствием, достойными мистерий, и без оных?.. По чьей вине… или по чьему попустительству… да не все ли равно…

На моих руках, развязавших узел на мешке изобилия времен (да, да, да, да, это был не рог изобилия — обычный мешок, дерюга, аморфное нечто!)… и хлынуло… и обагрило… — и на моих руках кровь жертв безвинных: моих, Времени и падали. Сколь ни изображай они из себя стервятников, падаль они, да и только.

Нет мне прощения. И нет никому из нас возврата. Все мы погибли. До не знаю какого колена. Ведь младенцы невинны, потому именно суть порочны и лукавы, что всё помнят. Рая давно не было, но в душах людских семена дерев и трав его еще давали ростки; а теперь с этим покончено. Конец света начался вчера моей волею недоброй и будет продолжаться десятилетия и столетия, медленно шурша страницами, распуская свой воображаемый бутон, разматывая свой гигантский кокон.

Тайны Времени занимали меня, я хотел быть их властелином. Завтра скрывалось за дверью. У меня оказался в руках ключ — и я отпер дверь. В нашу жизнь хлынули неуправляемыми волнами картины Будущего. Люди в странной одежде. Летательные аппараты. Механические кареты. Как всякий ученый, был я недоучкою, и запихнуть джинна обратно в бутылку не мог. Прав был мэтр Мишель… был… какое слово! Да, теперь уже нет ни его, ни его Мишлины, ни дома, дети пошли по миру… а тогда он был прав, говоря мне: «Ты играешь с огнем; ты любопытствуешь, любопытство — порок. Ты думаешь, что с помощью своих наивных устройств и научных ухищрений познаешь Природу? Мы познаем только породу людскую в наших открытиях, откровениях, познаем пороки и пороги ее — и немного находим хорошего…»

Его спалили как еретика в том огне, с которым я играл.

Все его святые, ангелицы и язычницы напоминали Мишлину ликом и статью. Теперь ни святых, ни дев, ни Мишлины. Она кричала: «Да, да, да, да, я еретичка, я ведьма, я их вижу, и мне мизинец мужнин дороже всей вашей ханжеской болтовни о вере, вместе со всеми вами в придачу, ублюдки вы этакие!»

Мишлина любила мэтра Мишеля больше всего на свете. И еще она любила быть собой. Этого она отдавать не хотела. Жизнь отдать ей было легче.

«Да, я их вижу! — кричала она. — Да, я с ними говорю! Да, я летала на драконе! Может, прикажете называть солнце луной вам в угоду?»

«Бесноватая», — сказал один из них.

«Ты признаешься, что летала на драконе, проклятая ведьма?» — спросил другой.

«Одного мне только и жаль, — кричала она, — что я не могу наслать на вас порчу! Но я и без того знаю, что все вы подохнете в муках, ибо тварь, не имеющая души, только так и подыхает! Вы будете биться в судорогах! Валяться в параличе! Чума падет на головы ваши! Кровь вскипит в ваших жилах!