Читать «Талка» онлайн - страница 4

И снова речи. Снова призывы к борьбе – корявые, обжигающие слова:

– Лучше всего за нас скажет сама нужда – нам ни свидетелей не надо, ни адвокатов. Велика нужда, но мы же не разбойники – чего эти торгаши с перепугу закрыли свои лавки, чего дрожите, окаянные?

Кругом на лавках, по торговым рядам на схлопнутых дверях чернели пудовые замки.

– Мы голодны, но не грабители мы, не тронем, не бойтесь…

По площади прогудело гордое сочувствие. Торгаши суетились у запоров, открывали витрины и двери. Площадь улыбалась, довольная.

– Сколько нам времени вести борьбу, того никто не знает, – снова говорил перед управой кто-то от партийного комитета. – Может, очень долго, товарищи. А ежели долго – значит, и трудно. Надо видеть вперед. Надо знать, что нужда может ухватить клещами. От имени комитета предлагаю теперь же выбрать пятнадцать человек, пусть они собирают гроши наши в фонд забастовки, – надо али нет, товарищи?

– Как же не надо? Знамо, надо! – тысячи криков скрепили предложение. И пятнадцать избранников – с шапками, с кепками – пошло по рядам. Кидали рабочие просаленные семитки, бережно отыскивали монетки, глухо завязанные в узелочки платков. Проходили сборщики и по торговым рядам. Кидали в шапку торгаши, приговаривали:

– Целковый отдашь, только бы кончили, сатаны, заваруху дьяволову.

Когда воротились, вытряхнули шапки – насчитали полтыщи рублей. Эх, какой капиталище на полсотни тысяч забастовщиков! Забастовочный фонд был создан, он хоть крохами, но все эти трудные недели и месяцы кормил голодную массу. Деньги в подмогу приходили и из Москвы.

Пока собирали, пока ходили шапочники, выступала Марта Сармантова – она работала на Бакулинской вместе с Дунаевым.

На ящик, на бочку ли – взгромоздилась голиафского росту женщина: тонкая, как жердь, высоченная, как осина. Впала тощая, высохшая грудь у Марты; как нос покойничий, заострились высокие плечи, и оттого она казалась еще выше. Как ветряная мельница машет в бурю тонкими лопастями, вдруг замахала Марта Сармантова длиннущими руками над толпой и голосом острым, как точеное лезвие, полоснула площадь:

– Товарищи! Дайте слово сказать!

Как увидели ее – ветряную мельницу – весело заржали ближние, клекотом раскатили по рядам:

– Марта! Глянь-ка, Мартушка-то Сармантова!

– Она и есть – во баба!

– Я, ребяты, – сказала Марта громко, – я всю жизнь свою то и знала, что ютилась по углам. Этака бабища, да по углам – у-ух, тесно!.. То-то и вольно мне тут, на ящике, – маши, что хочешь, за угол, не бойсь, не завезешь. Первый раз без сгибу говорю…

Вся площадь сочувственной радостью подхрапывала словам Сармантовой. Она подхватила смешки, усмехнулась сама просторной улыбкой, говорила дальше:

– И вошла я здесь, товарищи, сказать вам про одно – про бабу-работницу, про горестное наше положенье, – как есть у всех мы на последнем счету. Что такое баба, коли нет правов и мужику, – ноль совершенный и пустой. Какую мы замечаем радость в жизни женской? Да совсем никакую, а жмут ее, бабу, со всех сторон, и труд свой она повсегда отдает дешевле, чем мужик, потому как баба почитается глупый человек. И притом – неумелый. То-то неумелый, а ты сперва обучи, тогда и спрашивай. Вся жизнь проходит, как онуча в навозе гниет. Утресь беги по свистку, весь день голова как чужая, а в дому пришла – запрягайся до ночи в хомут, клещи-полощи, детей тащи, а где их, силы-то, возьмешь, когда по корпусу их осыпала. Эти, што ль, подмогут?