Читать «Цирк в пространстве культуры» онлайн - страница 5

Блонден использовал в качестве балансира не только добровольцев из зрительного зала. На одной из фотографий конца 1850 – начала 1850-х годов. запечатлено, как артист, двигаясь по канату, несет на спине своего собственного менеджера Гарри Колкорда.

Динамика равновесия легла в основу биомеханики Всеволода Мейерхольда. Валерий Бебутов в мемуарах о Мейерхольде рассказал о том, как режиссер открыл основной закон сценического движения:

Идя по улице во время гололедицы, он поскользнулся и, падая на левую сторону, вынужден был обе руки и голову отнести на правую сторону (контрапост) и таким образом удержался на ногах. «Я понял, – сказал Мейерхольд, – что естественная природа движения всегда основана на потере равновесия и на восстановлении равновесия». Этот закон движения приобрел виртуозное развитие не только на уроках биомеханики, которые под руководством Мейерхольда проходили наряду с актерами и мастера спорта, но и в развитии мимического плана в пантомиме и этюдах движения.

На искусстве динамического равновесия строились ранние эксцентриады Олега Попова на свободной проволоке. Смысл их заключался в том, что артист довольно неловко взбирался на проволоку и начинал двигаться по ней, судорожно хватаясь руками за воздух. Чтобы сохранить равновесие, он цеплялся изогнутой ручкой своей тросточки за собственную шею, подтягивал тросточкой ноги и в конце концов запросто располагался на проволоке отдыхать. В исполнении клоунов динамика равновесия оказывается способна развернуться в целый сюжет циркового зрелища. Потеря точки опоры и выход из равновесия – неотъемлемая часть такого сюжета. Сценкам такого рода Олег Попов учился у Чарли Чаплина. В фильме Чаплина «Цирк» «смешной человечек» Чарли, заменив на манеже канатоходца Рекса, проделывает на канате с помощью страховки невероятные трюки до тех пор, пока из-за внезапно облепивших его обезьянок не лишается страховочного ремня. Пародия, созданная Чаплином, отнюдь не снижает тему, а лишь наглядно подчеркивает основные свойства динамики равновесия. Позже Леонид Енгибаров в репризе «Канатоходец» создаст своего рода ремейк «канатоходца» Чарли, но его герой не натягивает канат под куполом цирка – он просто укладывает его на манеже и двигается по нему, имитируя сложные элементы эквилибра. Балансирование для Енгибарова – воплощение некоего совершенного состояния гармонии между имманентным и трансцендентным, выходящим, если следовать Канту, за пределы эмпирического. Сюжет одного из написанных клоуном эссе («Шар на ладони») – как раз о том, как артист цирка, выполняющий стойку на руке, ощущает, что в его другой, поднятой руке (ср. лат. immanentis, in manus, т. е. буквально: «присущий, находящийся в руках») оказывается весь земной шар.

Кадр из фильма Чарли Чаплина «Цирк», 1928 г.

В литературе XX века мотив удержания циркачом равновесия часто перекликается с мотивом воспоминания, припоминания, памяти как таковой. В начале этого столетия изменяются представления о детерминированности мира, человек начинает болезненно осознавать зыбкость и неустойчивость бытия, понимать, что вся предшествующая история – ничто. Именно память часто противопоставляется хаосу бытия; процесс припоминания, воспоминания уравновешивает мир, возвращает ему утраченную цельность. Владимир Набоков, к примеру, обращается в романе «Пнин» к пассажу о равновесии в тот момент, когда герою важно упорядочить процесс припоминания: «Когда-то, где-то – в Петербурге, в Праге? – один из двух музыкальных клоунов вытянул из-под другого рояльный стул, а тот все играл в сидячей, хоть и лишенной сидения позе, не попортив своей рапсодии. Где же? Цирк Буша в Берлине!» Удерживающий равновесие клоун – сильный зрительный образ, помогающий процессу мнемотехники как героя, так и самого автора. Помимо этого, для Набокова, осмысливающего в иронической форме свой педагогический опыт на страницах «университетского романа», все повествование – попытка найти динамику равновесия между автором и его героем. В конце концов Пнин, на первых порах явно наделенный автобиографическими чертами Набокова, обретает статус самостоятельного «реального» лица, знакомого писателю с детских лет. Между Набоковым и созданным им героем устанавливается, казалось бы, невозможное равновесие. Осколки памяти складываются в цельную форму.