Читать «Большая родня» онлайн - страница 10

— Как рубанул. Чистая работа. Наловчился на людях, — прищурился Крупяк.

— Кто он такой?

— Кто же, как не наш! Куренным батькой был при Скоропадском.

Вытерев саблю, бандит подошел к холсту, начал по-хозяйски туго сматывать его в рулон. Теперь никто не мешал ему — женщина не вставала с колен. Окруженная детьми, она сейчас тоже казалась ребенком: сентябрьские сумерки скрадывали контуры застывших в горе фигур.

* * *

Недалеко от мели, волнисто просвечивающейся светлой желтизной, поставили сети и вернулись на берег. За обшивкой тяжелой плоскодонки безрадостно вздыхала вода. С каждым разом течение все скупее играло золотыми прожилками, на берега начинало опускаться предвечерье. Лица Тимофея Горицвета и Свирида Мирошниченко, вбирая в себя изменчивые краски, казалось, помолодели; даже суровость, отдающая зеленоватым светом, становилась более мягкой. Привязали лодку и по тропинке поднялись на поле.

На гранитную бугристую скалу, обрывающуюся у самого Буга, разгонисто вылетел всадник в буденовке и, вздыбив коня, застыл на крутом искрящемся выступе.

— Добрый вячор, громадзяне! — певуче поздоровался с Мирошниченко и Горицветом. — На свою зямельку приехали? — Над высоким лбом, как гнездо на ветрах, качались роскошные льняные кудри, а молодые, неутомленные глаза полыхали настырными синими огоньками, пристально осматривая и людей и широкие просторы.

— На свою, — прищурившись, ответил Тимофей, и что-то дрогнуло в сердце, так дрогнуло, будто он впервые услышал эти полновесные слова. «Что же оно такое?» — прислушивался к волнительному трепету, не сводя глаз с молодецки задиристого, веселого и уверенного лица красноармейца. И вдруг Тимофей аж просветлел, ощущая, как свежие мысли по-новому раскрывали ему само слово — земля. Прежняя его горемычная, затиснутая кулаческими полями десятинка, что, как восковая рамка, каждый год таяла, болезненными ломтями и кровавыми клинышками навеки отваливалась на поля дукачей, всем, всем отличалась от нового надела. Теперь его земля была не обиженной сиротой, не поденщицей в чужих руках, а, как солнце, вытекала из тумана, становилась на виду у всех людей. И этому молодому воину видно так же радостно, что Тимофей получил ниву, как радостно Тимофею, что и в Белоруссии, наверно, сейчас большой комбед утверждает законы Ленина, наделяет бедняцких сынов надежными полями.

— А вы у себя уже получили землю? — волнуясь, подошел ближе к красноармейцу.

— Маци пишет: аж чатире десятины наделили. Над самой речкой.

— Над самой речкой? Как и нам! — почему-то обрадовался Тимофей.

— Хоть и старая я стала, пишет маци, а теперь жиць хочацца, — продолжал свое красноармеец и засмеялся, сверкнув полувенчиком чистых зубов.

— Поля плодородные у вас?

— Бульбу родят. Гета она правдиво сказала: жиць хочацца. Теперь мы людзи вольныя.

— Это верно. И старик правду слышит… Чернозем у вас?

— Пески и болота.

— Жаль. Пшеница, значит, не родит, — даже вздохнул. — Вы торфу, торфу в эти пески. Он силу имеет, не зря что травица.