Читать «История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)» онлайн - страница 413

– Папа, Володе надо работать.

Папа неохотно встал, он прощался, прощался навсегда с правнучкой, навсегда с внуком, с невесткой… а мы уже спешили вниз по лестнице. Я с раздражением оглядывалась – идет ли он следом, он все еще стоял на площадке. Я вышла на улицу, хлопнув дверью. Папа не понимает, что у нас есть своя жизнь, у нас мало времени на рассиживание, на разговоры. Володя уже сидел в машине, я, злясь, поджидала, стоя рядом. Тугая дверь открылась, папа сделал шаг, увидел меня, заспешил, споткнулся и упал. Он лежал боком на асфальте, в своем генеральском мундире, и не вставал. Я подбежала к нему. Он встал, сел молча в машину. На лице его отразилось угрюмо-брезгливое выражение, хорошо знакомое мне, которое так отлично передал на портрете художник Гордеев.

Тогда же папа прощался с новыми родственниками – родителями Ани Голицыной, жены Сережи, – Георгием Сергеевичем и Людмилой Васильевной. Мы сидели в их квартире на Профсоюзной, в большом красном доме (этот архитектурный ансамбль именуется в округе Царским селом). Георгий Сергеевич – крупный ученый, академик, директор института – что-то рассказывал: спокойно, медленно, тихо. Людмила Васильевна шумно его перебивала. Эти люди были истинные представители русской интеллигенции. Георгий Сергеевич смягчал свою прекрасную насыщенную речь неуловимой улыбкой, отчего не так чувствовалось его превосходство. В темноватом холле, уставленном книжными полками, висело несколько картин, кажется, художника Иллариона Голицына, двоюродного брата Георгия Сергеевича. Мы пили чай, и папа, посмеиваясь, вспоминал, как в молодости он боролся с представителями дворянства и буржуазии и вообразить не мог, что под конец жизни будет пить чай с князем Голицыным и дружески беседовать.

И еще из того года осталось воспоминание. В начале сентября, когда папа уже вернулся в Софию, когда я чудом выжила, у меня чуть было не случился инсульт, я кричала папе в трубку:

– Папочка, родной! Ты один у меня остался!

И слышала в ответ родной радостный голос:

– Ингуся! Сколько же ты хочешь? Конечно один.

Я опять была маленькой, я села под гордеевским портретом, прижалась головой к папиной руке, лежащей на подлокотнике кресла. Я опять была маленькой.

Страшен мне последний папин год на земле. Чем старее папа, тем больше нуждается во внимании – и тем меньше его получает. Я будто забыла о смерти мамы. Живу своими нуждами, своими страстями, отложив раскаяние на будущее. Можно сказать, я забыла папу. Я приведу два папиных письма, написанных в апреле, присланных на московский адрес Сережи, с примечательной припиской в конце: «Мое письмо – отчет твоей маме. Надо ей его медленно читать и хотя бы два раза его перечитывать, чтобы правильно его понять». Он не пишет прямо: «Пойми – мне скоро умирать». Он пишет: «…твоей маме надо медленно его читать, перечитывать, чтобы его понять». Папа в больнице. На мои легкомысленные предложения приехать к нам: «Садись на самолет, и через два часа ты у нас, ничего с собой не бери – только портфель с лекарствами, он ведь не такой тяжелый», – папа только неуверенно улыбается. Он уже не может. Не может даже «только с портфелем».