Читать «Дети-404» онлайн - страница 195

Я жертва гомофобии. Только по другую сторону баррикад.

Мне 17, у меня обычная семья. Обычная мама – домохозяйка, которая следит за домом, готовит вкусные обеды. Обычный отец – работа, футбол, пиво по вечерам. И я – тоже обычный. Более-менее неплохо учусь, более-менее неплох в спорте, но ничего примечательного.

Признаюсь, мне комфортно в толпе. Я никогда не стремился быть лидером-выскочкой, которому все завидуют и за спиной ненавидят. И быть неудачником, на котором срывают злость, я, конечно, тоже не стремился.

Быть в массе – это удобно, безопасно.

Мои родители не ярые гомофобы, нет. Они не топают ногами, не брызгают слюной, не швыряются в телевизор, если вдруг видят там однополую пару. Но они все равно гомофобы, потому что они смеются, они испытывают презрение и отвращение.

Они могут называть таких людей «оно», могут считать их больными и ущербными, могут «жалеть» их, будто они пациенты психушки. И я таким был и, наверное, не до конца еще избавился от своей гомофобии, потому что меняться – это сложно.

Два года назад в десятый класс к нам пришел парень. Скромно одетый ботаник – уже хороший повод для издевательств, правда? У нас был уже сформированный коллектив, класс делился на какие-то группировки, и этому парню, Паше, не было места нигде.

Первые недели на него никто не обращал внимания, иногда поддевали, но так, вяло. А потом как-то всплыло, что его мама дворником работает. Все мы посчитали это ужасно забавным, и сколько раз мы переходили грань в оскорблениях.

Помню, как однажды швырнули ему фантики от конфет на парту, мол, «уберет, ему не привыкать». И он убрал. Тогда казалось, что он унизил себя, сейчас понимаю, что это мы себя унижали. Маме он помогал убирать, я иногда видел его, они жили буквально через дом.

Я никогда не думал, что мы будем общаться, но так распорядился случай. Я сломал ногу прошлым летом, остался в городе. Друзья разъехались, у большинства из них не было выхода в Интернет, и мне было ужасно скучно.

Я, бывало, на костылях бродил по двору, увидел его на лавочке. Я решил подойти к нему, думал, как потом мы посмеемся с друзьями, что я был в таком отчаянии, что даже с нашим «убогим» решился поговорить.

Паша оказался интересным человеком. Это было круто – говорить не о компьютерных игрушках, не о девчонках, не о школе или о том, какие «родаки козлы». Он не стеснялся своего мнения, и, несмотря на дешевые шмотки, он был богаче, чем я и все мои друзья.

Позже я узнал, что у него недавно умер отец, поэтому они переехали сюда. За прошлое лето мы подружились, начали доверять друг другу.

Но я его стеснялся. Когда мы осенью вернулись в школу, я не мог смотреть ему в глаза. Никогда я не забуду то мерзкое, липкое чувство отвращения, которое я испытывал к самому себе.

Мне было так больно слышать оскорбления, которые на Пашу продолжали высыпать одноклассники. Но я молчал, потому что я моральный урод и трус. Потому что я не мог пойти против толпы.

Он меня не винил. Ни разу не упрекнул, не обвинил в трусости. Мы общались после школы, на выходных, делая из этого какую-то тайну. Однажды он показывал мне эту группу, но тогда разговор быстро сошел на нет. Я не был готов обсуждать то, что считал противоестественным.