Читать «Еврей из Витебска-гордость Франции. Марк Шагал» онлайн - страница 2
Елена Мищенко
Это начало шагаловской книги «Моя жизнь». Дед – кантор, отец – грузчик, тети: Муся, Хая, Гуча, дядя Ноех, игравший на скрипке, мать у печи, еврейское местечко в черте оседлости – все эти образы сохранились у него на всю жизнь.
Он любил своих родственников-евреев, он был влюблен в свой родной Витебск и сохранил эту любовь на всю жизнь.
15 февраля 1944 года в нью-йоркском еженедельнике «Эйникайт» он публикует письмо – стихотворение в прозе – «К моему родному городу Витебску»:
«Как давно мой город любимый, не видел тебя, не слыхал, не беседовал с облаками твоими, не опирался о заборы твои.
Подобный грустному вечному страннику – дыханье твое я переносил с одного полотна на другое, все эти годы я обращался к тебе, ты мне мерещился во сне.
Мой дорогой, почему ты не сказал мне с болью – тогда, много лет назад: «Ты зачем покидаешь меня?»
Этот юноша, думал ты, ищет чего-то. Он ищет только изящества красок, что сыпятся звездами с неба, оседая на кровлях светло и прозрачно, как снег. Где он там найдет эти краски, откуда им взяться?
Почему бы не поискать ему здесь, среди нас, в этом городе, в этой стране. где он рожден?
На твоей земле, моя родина, душа моя, я оставил ту гору, в которой лежат мои умершие родители – камни осыпаются там и шуршат.
Почему я ушел от тебя? Мое сердце с тобою, с обновленным миром твоим, светозарным примером в истории».
Эта любовь к городу была лишь частицей любви к своему народу, родственникам, друзьям и знакомым, старым и молодым евреям. И появившиеся впоследствии реальные и нереальные сюжеты его картин имели под собою реальную основу. Вот такой является картина под названием «Дедушкин дом».
У ветхого домика стоит старушка, а на трубе сидит старичок. Это не сказка, это – быль. Шагал рассказывает об этом в своей книге.
«Помню какой-то праздник – Суккот или Симхес-тойре. Деда ищут и не могут найти. А дед, как всегда в ясный день, забрался на крышу, присел на трубу и хрустит сладкой морковкой».
Как истинный художник, он сохранил в своей памяти не только лица и фигуры, но и эмоциональный настрой, и цвет, и колорит.
«Лампа горит на столе. Густая черная тень ложится на занавеску. Дядя Израиль читает и раскачивается. Раскачивается и поет. Молится и вздыхает. Голубые звезды. Фиолетовая земля…
Господь да простит меня, если, описывая это все, я не вложгил в слова телячью любовь мою ко всем людям на земле. Но мать и отец для меня в большей мере святые, чем все остальные. Я так их люблю».