Читать «Тайный язык нищих» онлайн - страница 2
Павел Никитич Тиханов
Язык офеней (торгашей-ходебщиков) также служит им для разговоров только в присутствии других, между собою же они говорят всегда языком общим, великорусским.
То же самое говорит Романов о катрушницком лемезене, тайном языке Шаповалов. «Лемезень свой катрушники-шаповалы употребляют только вне дома, в рабочих отлучках, и никогда не говорят на нем на родине. Делается это, во-первых, из нежелания его профанировать (sic), во-вторых, из опасения, чтобы не изучили его местные евреи, эксплуатирующие, как и везде, темную народную массу. Осторожность Шаповалов дошла в этом отношении до того, что лемезень их неизвестен даже членам семьи, не занимающимся шаповальством» (Живая Старина, I).
То же самое надо сказать и относительно языка прасолов.
Кому не известно также, что из желания скрыть от покупателя настоящую цену товара, чуть ли не в каждом магазине введены свои тайные отметки, для чего подбирают какое-либо слово или речение из десяти разных букв (наприм., Португалия, правосудие, Иерусалим, люби правду, пучеглазый, Got hilf uns, borge nicht, gardez vous, и т. подобн.), которые и служат затем условными цифрами, причем в отметках большие литеры означают рубли, строчные — копейки.
Есть нарочито тайный язык, известный argot (немецк. rothwälsch, Gaunersprache, англ. cant, slang), собственно воровской язык, язык мошенников. Далее, есть особый язык тюремных сидельцев и вообще мест заключения; язык ссыльных и арестантов, состоящий из своих речений: припомним здесь оригинальный язык декабристов, которые, будучи в Петропавловской крепости, переговаривались между собою постукиваньем. Есть школьный жаргон, жаргон канцелярий, военный, условный язык цветов и цвета (окраски), некогда был язык мушек, веера, есть язык перчаток и проч., и проч. Для условных переговоров на Руси сыстари служил, между прочим, свист, употреблявшийся не одними разбойниками. Известна народная песня:
Перечислить все условные (тайные) языки или жаргон отдельных классов нет никакой возможности, ибо здесь открытое и безграничное поле самой пылкой фантазии, причем каждая риторическая фигура, будь то метафора, ирония, аллегория, etc., однажды принимаясь известным кружком, тем самым уже получает в нем право гражданства и понемногу вступает затем в общий оборот, при случае заменяя собою обычное слово.