Читать ««Рождественские истории». Книга седьмая. Горький М.; Желиховская В.; Мопасан Г.» онлайн - страница 6

Инспектор вытаращил на меня глаза и долго в угрюмом молчании любовался мною. Его толстые, красные губы, я видел, брезгливо вздрагивали под пушистыми усами, а нос сморщился совсем нелестно для меня.

– Весь тут? – вдруг спросил он.

– Весь я – omnia mea mecum porto (всё своё ношу с собой. – Ред.)! – подтвердил я.

– Кто же ты такой? – спросил он, всё рассматривая меня.

– Человек… Всякая сволочь – есть человек… и наоборот…

Я раньше был великий мастер говорить афоризмами.

– Мм… премудро, – сказал инспектор, не сводя с меня глаз.

– Мы народ тоже образованный, – скромно заговорил Яшка. – Мы можем вам соответствовать вполне… Люди простые, а не без ума… И тоже – мебели разной роскошной не любим… К чему она? Ведь человек не рожей на стул садится… Вы вот подружитесь с нами…

– Я? – спросил инспектор. Он как-то сразу протрезвился.

– Вы! Мы вам завтра такие тайны жизни откроем…

– Подай мне шубу! – вдруг приказал Яшке инспектор, поднимаясь на ноги. И на ногах он стоял совершенно твёрдо.

– Вы куда же? – спросил я.

– Куда?

Он с испугом посмотрел на меня большими телячьими глазами и вздрогнул, точно озяб.

– Я… домой…

Посмотрел я на его вытянувшееся лицо и ничего больше не сказал. Каждому скоту уготован судьбою хлев по природе его, и, сколь бы скот ни лягался, – на месте, уготованном ему, он будет… хе-хе-хе!

Так и ушёл инспектор… Слышали мы, как, выйдя на улицу, он во всё горло рявкнул:

– Извозчик!..

Собеседник мой замолчал и начал пить пиво медленными глотками. Выпив стакан, он начал свистать и барабанить пальцами по столу.

– Ну и что же дальше? – спросил я.

– Дальше? Ничего… А вы чего ожидали?

– Да… праздника…

– Ах, вот что! Праздник – был… Я не сказал, что инспектор подарил Яшке свой кошелёк… В нём оказалось двадцать шесть рублей с копейками!.. Праздник был…

Извозчик

Святочный рассказ

Предпраздничная сутолока, дни всеобщей чистки, мытья и расходов – масса мелких расходов к сочельнику, почти дочиста опустошающих карман человека, живущего на жалованье, – эти два-три дня сильно расстроили и без того не особенно крепкие нервы Павла Николаевича.

Проснувшись утром в сочельник, он чувствовал себя совсем больным и полным острого раздражения против всех этих условностей жизни, превращающих праздник, время отдыха, в какую-то бестолковую суету, против жены, придававшей этой суете значение чего-то необыкновенно важного, против детей, отчаянно шумевших без призора над ними, прислуги, утомлённой, озабоченной и ничего не делавшей так, как бы следовало.

Он хотел бы стоять вне всей этой «идиотской толкотни», но такая характеристика времени вызвала ссору с женой, и, чтобы успокоить её и себя, он принуждён был вмешаться в события: его откомандировали в магазин, потом на базар за ёлкой для детей, потом в оранжерею за цветами для стола, и, наконец, к пяти часам вечера, сильно утомлённый, плохо пообедавший, с тупой тоской на душе, он получил возможность отдохнуть. Плотно затворив за собой двери, он забрался в спальню, лёг там на кровать жены и, закинув руки за голову, стал пристально, ни о чём не думая, смотреть в потолок.