Читать «Мой дядя Бенжамен» онлайн - страница 4

Он напыщен и труслив; не кричит, не хохочет; чистоплюй; все жесты у него рассчитаны. Он безукоризненно произносит: «Добрый день, сударь, добрый вечер, сударыня». Это именуется хорошим тоном. Но что такое хороший тон? Фальшивый лоск, покрывающий обыкновенную деревянную палку, чтобы она сошла за трость. Допустим, что так следует вести себя в присутствии дам, ну, а как надо себя вести перед лицом Бога?

Он педант; как хорошая хозяйка недостающую в доме обстановку заменяет порядком, так и он отсутствие в себе настоящих знаний заменяет чистотой языка.

На банкетах он всегда воздержан, молчалив и рассеян и потому вместо хлеба проглатывает пробку и вместо белого соуса берет крем. Пока не провозгласят тоста, он и рюмки ко рту не поднесет. В кармане носит всегда газету, заводит речь лишь о договорах, коммерческих предприятиях, железных дорогах и смеется только в Палате.

Но в ту эпоху, к которой я хочу вернуть вас, нравы провинциального городка не блистали внешним щегольством; от них веяло очаровательной непринужденностью и милой простотой. Отличительной чертой этих счастливых лет была беспечность. Все эти люди, кто подобно судну, кто — ореховой скорлупе — закрыв глаза, отдавались течению жизни, не беспокоясь о том, куда прибьют их житейские волны.

Мещане не домогались должностей, они не копили денег, они жили беззаботно, растрачивая до последней копейки свои доходы. Немногочисленные еще в те времена торговцы богатели медленно, постепенно, не отдаваясь этому всецело, просто в силу благоприятного стечения обстоятельств. Ремесленники работали не для того, чтобы откладывать сбережения, а довольствовались тем, что сводили концы с концами. За ними не гналась по пятам ужасная конкуренция, подхлестывающая нас и неумолчно кричащая: «вперед!» Они занимались тем, что каждому из них было по душе; они кормили своих отцов, и, когда сами становились стариками, их дети, в свою очередь, заботились о них.

Непринужденность того веселого общества простиралась так далеко, что служащие суда, даже самые члены суда, заходили в кабачки и открыто устраивали там попойки и, чтобы привлечь к себе внимание, охотно повесили бы свои судейские четырехугольные колпаки на кабацкую вывеску. Казалось, что все эти люди от мала и до велика не имели другого занятия, кроме как развлечься, разыграть веселый фарс или выкинуть забавную шутку. Умные не пользовались своим умом для всевозможных происков, а тратили его на остроты.

Праздношатающиеся, а их в те времена было великое множество, собирались на городской площади. Дни ярмарок были для них днями потехи. Крестьяне, привозившие в город продавать продукты, становились их жертвами; они вытворяли над ними самые жестокие и остроумные шутки, все соседи сбегались поглазеть на это зрелище. Современная уголовная полиция вмешала бы прокурорский надзор, а полиция того времени, глядя на эти проделки, веселилась вместе с толпой, а зачастую принимала в них и сама непосредственное участие.

Итак, мой дед был судебным приставом, а моя бабушка была крохотной женщиной, про которую говорили, что ей даже не видно — полна ли церковная кропильница. Она осталась в моей памяти в образе маленькой девочки шестидесяти лет. Через шесть лет после брака у нее уже было пятеро детей: мальчики и девочки. Все это жило на скудные доходы моего деда и чувствовало себя прекрасно. Три селедки были обедом семерых человек, но хлеба и вина, было вволю, так как у деда был небольшой виноградник, служивший неистощимым источником белого вина. Бабушка умела всех пятерых детей использовать соответственно их возрасту и силам. Старшего — моего отца — звали Гаспаром, он мыл посуду, бегал в мясную, и ни один пудель в целом городе не был лучше выдрессирован для этого, чем он. Младший подметал комнату, третий нянчил на руках второго, а пятый барахтался в люльке. Сама же бабушка была в это время либо в церкви, либо болтала с соседкой. Впрочем, все шло благополучно; с грехом пополам они без долгов дотягивали до конца года. Мальчики были крепышами, девочки — милы, а отец с матерью чувствовали себя счастливыми.