Читать «Открытие мира (Весь роман в одной книге)» онлайн - страница 23

— Ой, да что же я буду делать! — протяжно и жалобно причитает Аграфена, подперев обеими руками подбородок и покачиваясь.

Напримаюся я, горюха,

Всякие кары и маеты,

Холоду и голоду,

Стужи и нужи крепкие…

Шурка вспоминает, как хорошо пел дядя Игнат песни, когда бывал навеселе. Он садился на завалинку, расстегивал ворот ластиковой* голубой рубахи и, навалившись грудью на можжевеловую суковатую палку, без которой не выходил из дома, закрывал глаза. Голова его склонялась набок, словно дядя Игнат прислушивался. Не смея шелохнуться, ребята смотрели ему в рот. Вздохнув, дядя Игнат раскрывал веселые карие глаза и, подмигнув и прокашлявшись, заводил свою любимую «Вот мчится тройка почтовая по Волге — матушке зимой…»

И Шурке слышались звон бубенцов, визг полозьев, храп коней. Виделась снежная, широкая, как поле, Волга. Ямщик, сгорбившись, опустив вожжи, сидит на облучке и, подняв от ветра высокий, трубой, воротник бараньего тулупа, жалуется седоку на старосту — татарина, отбившего у него, ямщика, невесту… Шурке было жалко этого ямщика.

— Подтягивай! — говорил дядя Игнат ребятам. А когда они неумело вразноголосицу подхватывали песню, топал сапогами, сердился: — Не так. Выше бери! Чувствуй — Волга… простор. Песня в небе отдается!

Потом он начинал кашлять и плевать кровью.

— Ишь ты, опять пошла! — удивлялся он. — С чего бы это? Должно, я лишку горлом рванул… Ладно. Будем петь тише…

Шурка знал — дядя Игнат в молодцах плотничал, свалился со светелки и с тех пор кашлял кровью. Но он никогда не жаловался, пел песни и всегда был ласковый.

И Шурке не верится, что это он, певун дядя Игнат, лежит теперь, вытянувшись, на лавке и не может пошевелить темной рукой.

Он еще раз взглянул на дядю Игната. По неподвижному приоткрытому глазу ползла муха…

Шурка бросился вон из избы.

В сенях он столкнулся с Катькой. Она держалась за щеколду и плакала.

— Не бойся, — сказал ей Шурка, а у самого тряслись руки и ноги.

— Я не боюсь, — ответила Катька, всхлипывая. — Мне дя — аденьку Игната… жа — алко.

— И мне жалко. Он песен петь не будет. На небе молитвы петь можно, а песни — нельзя.

— Почему?

Шурка задумался.

— Не знаю почему… Там Волги нет, ямщиков нет. Не о чем петь… А тетку Аграфену мне не жалко, она горбатая, — сказал он, стараясь не думать о дяде Игнате и явственно видя его туманно — карий открытый глаз и ползающую по глазу муху. — Давай бежим на улицу к ребятам!

Они выскочили из сеней на крыльцо и, зажмурившись от солнца, ощупью спустились по крутым нагретым ступенькам.

Колька, карауливший у крыльца тележки, спросил шепотом:

— Страшный?

— Сам ты страшный! — сказал Шурка, давая ему подзатыльник.

А Катька добавила, и у Сморчка пропала охота расспрашивать. Он сунулся было в избу, но потоптался в сенях и вернулся.