Читать «Школа. Точка. Ру» онлайн - страница 67

Ната Хаммер

Потом мы отстояли такую же дикую очередь в Лувр. Он меня разочаровал. Я не знала, что там нет импрессионистов. А старые художники меня не интересуют. Всё очень статично и формально. Но больше, чем сам Лувр, меня разочаровала «Мона Лиза». Она такая маленькая и невзрачная на самом деле. Интересно, кто придумал легенду про её таинственную улыбку? Надо посмотреть в «Википедии». Папа сказал: «Кто бы это ни был, то был гениальный маркетинговый ход».

Вечером мы пошли в ресторан, где под официантов маскируются оперные солисты. Направляется, скажем, к тебе с тарелкой спагетти карбонари девушка-официантка, и вдруг останавливается и как заверещит! Я в первый раз от неожиданности вздрогнула и нож на пол уронила. Ко мне другой официант подскочил, нож с пола схватил и тоже как заорет! Это у них, оказывается, дуэт был. Что они исполняли, я не запомнила, мне это не надо, это Ленка у нас – певица, она сказала, что пели они круто. Я не против, но всё-таки лучше, чтобы они как-то предупреждали или делали знак, а то ведь так и заикой от испуга можно сделаться.

В тот вечер я сделала для себя неприятное открытие: мой папа – расист! После очередной арии папа поаплодировал и говорит маме: «Хорошо черныш спел». У меня от возмущения просто дыханье сперло! Я ему тихо прошептала: «Папа, так говорить нельзя. Надо говорить: афрофранцуз!» А он мне: «Дорогая, я его паспорт не видел, может он афрофранцуз, а может – нелегал из Сенегала». Интересно, что он скажет, когда узнает, что я влюбилась в узкоглазого вьетнамца по фамилии Нгуен???

Кстати о Нгуэне. Народ в классе просёк, что меня от Нгуена штырит. Прихожу я на литературу перед майскими праздниками, а на доске надпись: А. С. Пушкин «Евгений Нгуэн». В роли Лариной – Татьяна Шишкина. Меня как молотком по голове! Блин, а ведь правда, он – Евгений, а я – Татьяна. Это, наверное, возмездие мне от духа Пушкина за то, что я его роман критиковала. А я-то думаю, что это за дурацкая у меня любовь! Надо будет сходить на Пушкинскую, положить цветы к памятнику и попросить прощения. Может, отпустит? Ну почему я??? Я же не одна, многие наши от этого романа тихо плюются, а наказание – только мне! Вечно мне везёт (в кавычках). Надпись я стёрла, сказала, что тот, кто написал – сам кретин. Это, наверное, был Шкаликов. Остряк-самоучка!

В субботу мы поехали на Монмартр, солнца уже не было, и Париж с холма выглядел очень серым городом. Совсем не таким, как с Эйфелевой башни. Ну и ладно. Папа купил нам с Ленкой по майке «I love Montmartre», а потом мы спустились на Пляс Пигаль, и мы с Ленкой сфоткались на фоне Мулен Руж, задрав ноги, как в канкане. Потом хотели всё-таки посмотреть импрессионистов, но очередь в музей Дарси была такой длиннющей, что нам с Ленкой расхотелось, а родители там уже бывали.

Вечером пошли в ресторан, – в другой, там никто под ухом не орал. На входе сидела пианистка и тихо играла на рояле. На нашем столе была именная табличка: за ним когда-то сидел Хемингуэй. Ну и что! Вот если бы была табличка, что здесь обедал Билли Джо Амстронг из «Грин Дей», тогда бы я этот стол заинстаграммила и запостила в «Контакте». И все бы умерли от зависти и респекта. А Хемингуэй мне как-то фиолетово. Папа заказал там устриц. Мама сказала, что в мае устриц есть уже нельзя, но папа решил, что ему можно. И вообще начало мая – это почти конец апреля, сказал он. Я окончательно осознала, что у него было очень тяжёлое детство, когда он старался делать все наперекор своей маме. Я старалась не смотреть в его тарелку. Как можно есть эту сопливую гадость! Мне долго не несли салат, и я развлекалась тем, что определяла с помощью программы в Айфоне, какую музыку играет пианистка. Прикольно! Программа распознала почти все композиции, хотя все они были архаичные, из двадцатого века, некоторые даже из девятнадцатого.