Читать «Правильно ли мы говорим?» онлайн - страница 99

Когда-то на Руси говорили «ле́сы». В данном случае вторая форма давно победила. Значит, она является более новой. Борьба ведется и в настоящее время. Возьмем такое современное слово, как «трактор». А множественное число? «Тра́кторы» и «трактора́» борются между собой, с переменным успехом, но «трактора́», кажется, одержат победу.

Как же возникает в быту вторая форма?

А вот как.

На днях я случайно услышал фразу: «В нашей заводской столовой хорошие супа́…» Почему говоривший сказал «супа́», а не «супы́»?

Может быть, кто-нибудь мне скажет: «Так говорят люди, не знающие грамматики». Допустим. Но почему же тогда никто из тех же людей, «не знающих грамматики», не скажет вместо «тру́пы» — «трупа́»?

В свое время, когда я пришел в военкомат сниматься с военного учета по возрасту, сотрудница в окошечке, взяв мой паспорт и повестку, сказала своей соседке: «Маня! Возраста́ пришли…» Почему она сказала «возраста́», а не «во́зрасты»? Но оставим это на ее совести.

Выводы.

«Вторая форма» продолжает наступление. Кто знает: может быть, через сто лет «инженера́» или «офицера́» — получат «права гражданства» в нашем языке!..

* * *

«Я взял стакана…»

Эту фразу я услыхал от одного знакомого нерусской национальности.

Услыхал и подумал: а почему он так сказал? И сразу передо мной предстала одна удивительная особенность русского языка, — особенность, которой нет ни в одном другом языке.

А именно: винительный падеж слов мужского рода зависит от того, относится он к неодушевленному предмету или к одушевленному; в первом случае он совпадает с именительным падежом, а во втором — с родительным.

Поясню примерами.

Мы говорим: «Я вижу бук» (дерево), но «я вижу быка», «я вижу хлеб», но «я вижу Глеба», «я вижу салат», но «я вижу солдата», «я вижу дуб-великан», но «я вижу лесоруба-великана», — и т. д.

Приведу еще более разительные примеры: «Я встретил знакомого москвича, который недавно купил «Москвич»… «Я спросил своего вагонного спутника, видел ли он искусственный спутник Земли…»

Итак — существует точное правило. А исключения? Есть и исключения. Они связаны преимущественно с теми обстоятельствами, когда одушевленным предмет перестает быть одушевленным: «Я съел вареного рака», «я начал есть маринованного судака», «я ем жареного гуся»…

Во всех приведенных случаях, казалось бы, следовало сказать: «Я съел вареный рак», «я начал есть маринованный судак», «я ем жареный гусь»… Ведь я ем всё это не в живом виде. Однако мы, очевидно, по знакомому нам «закону инерции речи», говорим так, как говорили о предмете, когда он был одушевленным.

Предвижу возражение оппонента: «Я говорю „я ем гуся” потому, что я ем не всего гуся, а только часть его…»

Отвечаю: ну, а когда я говорю «я ем вареного рака», то я ведь ем его всего, а не часть рака» (весь рак-то на один укус)!

Заметим, что та особенность русского языка, которую мы сейчас рассмотрели, весьма затруднительна для иностранцев и вообще для лиц нерусской национальности.

Вот почему мой знакомый сказал: «Я взял стакана…»