Читать «Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести» онлайн - страница 62

— Ты спросил бы, зачем этот хлеб… — начал было объяснять Алеша, но Венька повел рукой, остановил его.

— Вот что, — медленно, даже с какой-то торжественностью, сказал он. — Завтра переберешься за другой стол, понимаешь, воняет от тебя. Ты усвоил?

— Я… Я усвоил… Еще посмотрим… — На глазах у Васи сверкнули слезы, и были они злые, мстительные. — Приехал, ждали тебя…

— Ждали. Услышал, что хорьки тут наперед лезут. И приехал. И попробуй еще только вякни.

Вася рывком вскочил со стула, еще раз ожег Веньку ненавистным взглядом и бросился к выходу.

— Веньк, ну что ты? — Алеша просто не ожидал, что все так получится: по доброте своей он никак не мог объяснить поступок товарища.

— Ладно, сиди, — недовольно сказал Венька.

К их столу подошла Танька Терешкина.

— Мальчишки! — пропела она. — А меня возьмете? — И одарила обоих чарующей улыбкой.

— Куда это тебя взять? — не глянув на нее и хмурясь, спросил Венька.

— На кудыкину гору, — огрызнулась Танька. Она была задета за живое его небрежным тоном, заносчиво повела плечом и хотела добавить что-нибудь обидное, но уж больно ей было любопытно затеянное ими, и сдержалась. — Сенька ведь все рассказал, куда идете. Возьмете, а?

— Ты лучше бы сумку нашла. — Венька говорил нарочито равнодушно. — Видишь, и так на нас глаза пялят, думают, себе хапаем, обираем вас, дурех глупых. — Брошенный Васей Микериным несправедливый упрек отравой лег в Венькину душу.

— Нашелся умный, — презрительно фыркнула Танька, но пошла к своим девчонкам и вскоре вернулась с черной клеенчатой сумкой-авоськой, молча стала собирать в нее хлеб.

Дежурные принесли третье — полуостывший сладкогорький, настоянный на хвое, чай. Витаминам в училище придавали большое значение: бачки с водой, настоянной на хвое, стояли по всем углам.

Появился Сеня Галкин, положил в разбухшую Танькину сумку две горбушки.

— Все, больше нету. — Словно запалившаяся лошадь, жадно, в два глотка, опорожнил стакан с чаем, сказал торопливо: — Пошли, что ли, ждать нечего.

Днем теперь пригревало, капало с крыш. Утоптанная за зиму дорога таяла медленней и бугрилась над осевшими обочинами. Не приведи оступиться с накатанного — очутишься по колено в разжижшем снегу, а внизу вода, ватные бахилы просачивают ее, как сито.

Венька с недовольным видом шагал сзади. Навидавшись всего в эвакуации, он быстро повзрослел, и то, что они собирались сейчас делать, казалось ему детской забавой — всех-то ведь не накормишь! И все-таки шел, весь день замечал за собой несвойственную покорность Алеше Карасеву, видел в нем что-то такое, чего в себе не находил, это притягивало и раздражало. Больно уж он какой-то правильный, что ли, как в книжках. Пожил бы в корпусах, где все на виду, даже печь одна на целый этаж, никуда не скроешься — всё обо всех знают. Подлость, конечно, не потерпят, но слабости других понимали, сами могли споткнуться, так что чего уж. А у него какое-то приукрашенное понятие о людях, какими они должны быть. Вон он сегодня утром с надрывом: «Мастер сказал: надо верить во что-то простое и доброе. А я не могу…» По правде, Венька и сам чувствовал нечто похожее — верить не могу, — только не говорил, не умел сказать. Выходит, Алешка ему сознание прояснил. А происходит что-то и в самом деле непонятное, прямо на глазах. Может, война, трудности разные заставили людей ярче свое нутро показать. Нынче вон дядя Кузя показал себя. Кто мог подумать, что всегда приветливый дядя Кузя со спокойной совестью урывает у ребят и так жалкий кусок, что дают в столовой, урывает — и земля под ним твердая, не проваливается. Убивать таких надо, и было бы по заслугам. А подумаешь — и жалко, человек все-таки.