Читать «Русские исторические женщины» онлайн - страница 127

Но скоро и Калуга отложилась от новорожденного царевича и Марины, присягнув Владиславу.

В этом отчаянном положении Марина снова вспомнила о Сапеге и писала ему: «Ради Бога, спасите меня! Мне две недели не доведется жить на свете. Вы сильны – спасите меня, спасите, спасите! Бог вам заплатить за это».

Напрасно просила – Сапега не помог ей. Все от нее отшатнулись – остался ей верен один только Заруцкий: вместе они и погибли потом.

Но пока еще имя Заруцкого было страшно. Таким же страшным стало в это время имя Ляпунова, который, соединившись с Заруцким, Просовецким и князем Димитрием Тимофеевичем Трубецким, решился было провозгласить царем сына Марины, маленького Ивана. Но наступил 1612-й год, когда Русская земля, как сказочный Илья Муромец, выпивши, вместо ковша браги, целое море слез и крови, почуяла свой силушку и поднялась на ноги, как поднялся Илья-богатырь после ковша браги, поднесенного ему каликами-перехожими, то есть самозванцами, поляками и всем, что тогда шаталось по Русской земле.

Пятый год уже как Марина в России. Но вот, наконец, и в Польше вспоминают ее, всеми забытую панну из Самбора, московскую царицу. И вспоминает кто же? – все тот же отец, честолюбие которого и погубило дочь.

Вот по какому поводу вспомнили Марину в Польше. Гетман Жолкевский, подобно римскому герой Павлу Эмилию, вводил в Краков пленного, сверженного московского царя Василия Шуйского: маленький, седой старичок с больными глазами въезжал в Краков в открытой коляске, запряженной шестью лошадьми. Пленный царь был в меховой шапке и белой парчевой ферязи. С ним сидели оба его брата. Их ввели к королю. Перед лицом короля московский царь низко поклонился, дотронулся до земли рукой и поцеловал эту руку. Братья царя били челом в самую землю и плакали. Их допустили к королевской руке. «Было это зрелище великое, удивление и жалость возбуждающее», говорили поляки– современники. Но в толпе панов раздались голоса, что тут не место для жалости, а нужна месть за погибших братьев, за польскую кровь, пролитую в московской земле. Отец вспомнил о заглубленной им дочери: раздался голос старого Мнишка – он требовал мести за Марину.

Но голос его пропал даром – Марину забыла Польша.

В это же самое время и в России имя Марины становилось уже позорным общественным именем. В Нижнем поднималось земское ополчение с Мининым и Пожарским. В их грамотах, рассыпаемых повсюду, говорилось уже, между прочим, что многие покушаются, чтобы быть на московском государстве панье Маринке с законопреступным сыном ее, – и вожди земского ополчения требуют, чтобы не было этого.

Из Костромы и Ярославля новые грамоты против Маринки, против Ивашки Заруцкого, против «сына калужского вора, о котором и поминать непригоже». В грамотах клянутся Маринке и ее сыну не служить.

Марина находилась в это время в Коломне. Когда двинулось земское ополчение и зашевелилась Русская земля, Заруцкий с казаками отступал от Москвы, взял Марину и пошел в Рязанскую землю; погромив Коломну, взял Михайлов, после взял приступом Перееславль-рязанский, но там же и был потом разбит Бутурлиным. Дело Марины проигрывалось окончательно и навсегда. Она советовала Заруцкому броситься в Литву, но он пошел к южным окраинам Русской земли. К ним еще продолжала стекаться вольница и голытьба со всех сторон, а народ подавал еще челобитные на имя царя и его матери, «государыне царице и великой княгине Марье Юрьевне».