«Проклятая луна, это все проклятая луна и проклятые люди…» – приговаривал он, шаркая пером по старой бумаге.
Однако вскоре инспектор забыл о полнолунии, рука как заведенная вычерчивала закорючки, а Игорь погрузился в далекое для всех, но для него бесконечно близкое прошлое.
«Когда все началось, я находился на аэродроме. Взвыла сирена. Поступил приказ на построение. В моей роте почти половина личного состава находилась в увольнении. То же самое касалось и остальных подразделений. В этой суматохе удалось выяснить немного. Говорили, что Москва, Петербург, Ростов и прочие крупные города подверглись ядерной бомбардировке. Один из радистов сказал, что на Таганрог тоже шли две боеголовки, но одна взорвалась севернее, а другая в Азовском море, что вызвало пятиметровую приливную волну, накрывшую набережную. Где-то краем уха я услышал, что над городом разорвался странный фугас неизвестного типа. Это могло быть что-то из бактериологической дряни, однако никто ничего точно не знал. Связь с внешним миром прервалась. Мы оказались в состоянии полнейшего информационного вакуума. На взлетной полосе стояли несколько сотен человек и ждали неизвестно чего.
Вдруг к строю вэдэвэшников подъехал большой джип с тонированными окнами. Из машины вышли трое: капитан Орлов, старший прапорщик Руденко и мой друг Анатолий Алфераки. Я сразу забыл о том, где нахожусь, покинув строй. Меня никто и не пытался остановить. Тем временем Орлов заспорил о чем-то с командиром десантной роты майором Лукиным, а затем выстрелил ему в голову. Шокированный таким поворотом событий я застыл на месте. Между тем убийца принялся выкрикивать перед ошалевшими бойцами слегка путаную речь о том, что Родина кончилась, что теперь наступают новые времена, где все будет совсем по-иному, что всем не выжить и нужно сплотиться сильнейшим, чтобы защитить хоть какую-то территорию от будущего хаоса и беспредела.
Какой-то офицер вышел из строя, заявив о верности присяге и долге перед Родиной, и Алфераки, мой лучший друг, заорал, что все, кто не согласен, могут идти куда пожелают, но на припасы и оружие пусть не рассчитывают. В ответ офицер назвал их «дерьмом собачьим» и спустя две секунды был убит. Тут же началась пальба. Кто-то принял сторону Орлова и компании, кто-то был против них, а кто-то оказался просто на пути шальных пуль. Люди расстреливали друг друга с остервенением в упор. Жуткое помешательство накрыло всех. Впрочем, это не должно удивлять: все были испуганы до жути внезапно начавшейся войной, к которой, несмотря на многочисленные учения, оказались совершенно не готовы.
Когда все кончилось, на взлетной полосе осталось несколько десятков трупов. Сторонники нового порядка победили. Пока шла бойня, я стоял как вкопанный. Мне не повезло. Никто случайно не попал в меня, не заставил остановиться сердце, не погасил разум. Я стал свидетелем превращения людей в тех, кем они являлись всегда, – в кровожадных упырей. Это произошло за какие-то жалкие пять минут, как в фильмах про оборотней. Только это было не в страшном кино, а в жизни.
А потом мой взгляд пересекся с взглядом Алфераки. Он подошел ко мне и сказал:
– Как хорошо, что ты здесь.
– Что вы тут натворили? – спросил я не своим голосом.
А он ответил:
– Это необходимость, жаль ребят, но что поделаешь. Времени нет ни крошки, – а потом улыбнулся, как раньше, по-человечески, но я-то видел за этой улыбочкой звериный оскал.
А потом он предложил мне ехать с ними, захватывать Лакедемоновку, поселок, расположенный в стратегически важном месте. И дальше поделился соображениями: там будет установлен контроль над мостом через Миус, и начнется потрошение тысяч беженцев. Ведь в Таганроге оставаться нельзя, и толпы горожан рванут либо на север, но там взорвалась бомба, и останется один путь на запад в Украину, но никак не на восток, к Ростову. Худо-бедно, в Лакедемоновке при грамотной организации можно будет пережить первые самые страшные годы.
– Мы новая элита, – говорил Алфераки. – Мы однозначно выживем. Радиация в Лакедемоновке будет не столь страшная, как в Таганроге и в любом другом крупном городе. Химзы на первое время для избранных хватит, остальные будут жить или умирать в соответствии с принципом целесообразности. Так что давай с нами.
И я согласился. У меня не было выбора? Смешно. Как легко спрятать свои страхи, свою слабость за этими лживыми словами! Ведь я просто испугался. И мне стыдно теперь за мой тогдашний страх. Но чего скрывать, я и сейчас боюсь. Боюсь и ненавижу!!!
Почти сотня бойцов, из них больше половины десантники, приняли сторону Орлова. Мы захватили два десятка грузовых машин, большинство из которых было заполнено оружием, боеприпасами, медикаментами, индивидуальными средствами защиты и на всех парах отравились завоевывать место под новым постядерным солнцем.
Я ехал в джипе, и только тогда постиг весь кошмар происходящего. В автомобиле, кроме меня и славной троицы, находилась испуганная девушка с рыжеватыми волосами.
– Знакомься, это Света, будь вежлив, ведь, вероятно, она будущая наша владычица, – засмеялся Алфераки.
– Верно мыслишь, Толик, – подхватил Орлов.
– Слышь, Толян, а че ты там втирал про новое устройство на примере своих греков? – спросил старший прапорщик Руденко.
Он был весел, но от веселости этой пахло спиртным перегаром, истерикой и ужасом.
– Да все просто, Витя, – сказал мой друг. – Нам нужно с самого начала объяснить быдлу, что они рабы, отобрать у них отчества и даже фамилии.
– И на хрена это нам нужно? – хмыкнул Орлов, глядя в зеркало заднего вида на военные грузовики.
– Понимаешь, Антоха, – принялся объяснять Алфераки, – быдлу, которым мы будем рулить, необходимо постоянно напоминать, что мы не такие, как они, не только потому, что у нас «калаши», но и потому, что даже имена у нас другие. Это закрепление на уровне подсознания.
– Мудреные слова, – хохотнул Руденко. – А что же дальше?
– Ну, дальше все просто: бог троицу любит, так и у нас будут три класса: элита, крестьяне и рабы.
– Да-а-а… – протянул Орлов. – Ну и как же я буду называться по должности? Капитан элиты?
– Зачем? Будь просто царем. Это ведь сидит в печенках каждого русского человека с тех пор, как ему прочитали в первый раз сказку: «в некотором государстве жили-были царь с царицей…»
Руденко истерично заржал, а потом спросил:
– А я как буду зваться?
– Ты… – Алфераки на секунду задумался. – В целом думаю, что надо будет сразу же сформировать управляющий орган. «Совет старейшин» вполне звучит. Так что будешь председателем над старейшинами, доволен?
– А ты, смотрю, уже всех на должности расставил, – сказал Орлов. – Случайно главным советником не хочешь стать?
– Нет, – Алфераки засмеялся, – я хочу стать инструктором и в будущем воспитывать подрастающее поколение. Ведь главное в нашем деле – воспитание традиций…
Я перестал слушать этот треп. Вот она, цена спасения. Новые хозяева с «калашами» будут грабить беженцев, часть из них превращать в крестьян, остальных в рабов…И никуда не денешься, нет выбора…
– А что если кто-то не захочет жить по новым правилам? – спросил я.
– Значит, эти «кто-то» отправятся умирать, – ответил Алфераки. – Те, кто нам совсем не подойдут, будут выкинуты на другой берег Миуса и их будут расстреливать при попытке вернуться.
– И даже я, если что? – спросил я.
Анатолий ухмыльнулся и сказал бесстрастно и холодно:
– И даже ты, исключений быть не может… но ты ведь с нами, не так ли?
– Я с вами, – пришлось согласиться мне.
Вот она человеческая дружба, милосердие, доброта и прочая муть. Остается только жалеть, что Орлов со своей бандой, встретившись с бандой другого ублюдка, не перестреляли друг друга, а умудрились договориться. И в результате у Лакедемоновки, которую тут же обозвали столицей Миусской Политии, получилось два царя. Не знаю даже кого из них я больше ненавижу – Антона из простых «сапогов» или Романа из «кровавой гэбни».
И вот прошли два с лишним десятка лет, а я все еще жив. И лакедемонский вертеп тоже пока существует. Мне непереносимо жить в нем. Я отказался от должности в Совете старейшин и отдалился от Алфераки. Меня считают слегка тронутым из-за этого, но особо не трогают. И вот что интересно: со временем я их ненавижу все сильнее. Алкоголь и шлюхи не помогают забыться. И только эта тетрадь, четвертая по счету, хоть на какое-то время дает облегчение. Когда-нибудь тетради кончатся. И кончится мое терпение. Если к тому времени вся эта человеческая шушера не вымрет, мне придется взять свою «Сайгу» и расстреливать, расстреливать, расстреливать, пока меня самого не прикончат. Или же, может быть, легче просто засунуть ствол в глотку и нажать спусковой крючок, ибо я такой же как все они: трусливый, похотливый, жадный и завистливый».
