Читать «Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9» онлайн - страница 43

— Сволочи! Гады!.. Собаки!..

Он снова, как зверь в клетке, мечется в окопе, спотыкается о брошенную лопату на дне окопа и хватает ее.

— Где фриц? Где тот недобитый фриц? Где он?..

Парень вылезает из окопа, зацепившись за сошняк, падает, снова вскакивает. Он в бешенстве, ничего не видит, а я держу на коленях Люсю и не в силах остановить его, уговорить, успокоить. Пока он отыскивает наше укрытие, из пшеницы снова бьет очередь. Разрывные звучно щелкают вокруг.

— Ага! — услышав выстрелы, обрадованно кричит Кривенок. — Ага! Сволочи! Гады!

Босой, оборванный, в расстегнутой гимнастерке, с лопатой в руках, он вылезает на бруствер и, широко расставив ноги, слепо направляется туда, в сторону выстрелов. Не выпуская из рук Люси, я медленно поднимаюсь в окопе, а он широко и невидяще идет и идет, высоко, угрожающе подняв лопату, продолжая ругаться. Через пять шагов падает в бомбовую воронку. Это обнадеживает меня, я прихожу в себя и кричу:

— Кривенок! Стой! Стой, не вылазь!

Но он недолго лежит там, сразу же вылезает и снова бросается туда, навстречу врагу. Я знаю, что все пропало, что только несколько мгновений отделяют человека от его гибели. И когда из пшеницы раздается очередь, я закрываю глаза. Открыв их, Кривенка уже не вижу.

Я снова опускаюсь на дно окопа и тихо, осторожно кладу Люсю на землю.

Так я остаюсь один. Один со своей ненавистью и своей такой трудной любовью. Все уже кончено. Впервые я так остро чувствую нелепую беспомощность человека — былинки в этих огромных жестоких жерновах войны. Что я могу сделать один в этом тесном кольце врагов, без патронов, с тремя гранатами?

Я осторожно вынимаю из тоненьких Люсиных пальцев ремешок фляжки, там, кажется, плещется глоток воды. Потом из другой руки беру ракетницу — в кожаных гнездах кабура торчат три цветных ракеты.

Мне уже не хочется ни пить, ни есть, ни жить. Исчезает желание и биться — отстаивать эту вконец разбитую огневую позицию. Хочется только умереть, тихо и тут, рядом с Люсей… Не знаю, сколько времени я так в оцепенении сижу над ней…

Потом вспоминаю беднягу Лукьянова и погибших друзей. Не очень прячась, с флягой в руках переползаю площадку. Лукьянов неподвижно лежит в прежней позе. Мне очень хочется, чтобы он очнулся, чтобы заговорил, взглянул — погибать одному очень страшно. Я отвинчиваю флягу, поднимаю его запорошенную землей голову. На веке левого глаза лежит ком земли, я сбрасываю его, но зубы Лукьянова уже сжаты. Нет, уж все в нем омертвело — человек, видно, давно умер.

Безразличным ко всему взглядом я окидываю остальных. Неподвижные, глухие, слепые фигуры, омертвевшие, забросанные землей лица… А красная длинная стрелочка на часах Желтых все так же торопливо бежит и бежит по черному циферблату. Эта ее живучесть возмущает меня — с каким-то суеверным страхом я бью по ней флягой, стекло рассыпается и стрелка останавливается на цифре «II».

— Ну, что дальше?

Рядом начинает что-то ворчать «недогарок». Живуч! Наши все до одного полегли тут, а он вот жив. Во мне загорается желание добить его, задушить гада. Я замахиваюсь толстой рукоятью ракетницы, но останавливаюсь. Люся не дала мне сделать этого в самом начале, и я верю ей. Видно, она своей женской душой чувствовала что-то такое, что недоступно нам, ослепленным кровью, ненавистью, горячиной боя. Черт с ним. Пусть умирает сам.