Читать «Братья с тобой» онлайн - страница 29

В одной из газет прочитала очерк под названием «Таня». И снимок там был: занесенный снегом труп юной девушки, обнаженная грудь… Чья-то вчерашняя подружка по десятилетке, бегавшая на субботники, в кино… Сердце защемило в острой тоске. Не могла она не бороться, эта девушка. Партизанка… Сережа бы, наверное, тоже пошел в партизаны, если не в армию. Сережа…

Она не могла его забыть, друга юности, ленинградского застенчивого юношу с пальцами в чернилах и ресницами словно из черных кружев. Он стеснялся своей красоты, он старался быть грубоватым, если не в действиях, то хотя бы на словах. Он готов был на подвиг, на самоотречение во имя своего народа, — но подвига не совершил, а просто умер молодым от неизлечимой болезни, от рака.

Он бы пошел в партизаны. Маша живо представила себе его где-то в Подмосковье, рядом с этой Таней. А командовать таким партизанским отрядом мог бы Сережин дядя, дядя Дима, на которого парень просто молился.

Письма из Ленинграда не приходили уже несколько месяцев, как отрезало. А слухи доходили, и такие, что спина холодела. Хозяйка дома, Марта Сергеевна, докладывала Маше обо всем, что слыхала на рынке, — она ежедневно возила туда продавать мацони — простоквашу из кипяченого молока. Как-то вернулась домой и сообщила:

— В больнице сейчас девушка лежит, дочка бухгалтера наркомпроса, студентка. Она в Ленинград на летние каникулы поехала, к родственникам, потом застряла, а сейчас посчастливилось вернуться. Говорят, жить будет. Вы навестите ее в больнице. И расспросите обо всем.

Девушку звали Вера. Маше дали халат, пустили в коридор отделения, попросили подождать.

Из палаты вышел ребенок лет десяти, голова стриженная под машинку, рубашонка до колен, тапочки.

— Вы ко мне? Я Вера.

Маша не сумела скрыть удивления. Вера была, оказывается, семнадцатилетней девушкой, правда, небольшого роста. А сейчас она стала прозрачной и тоненькой. Руки торчали из коротких рукавов рубашки, как свечечки, обдутые горячим пламенем и истончившиеся до предела. Такие же ноги. Кое-где — в розовых пятнах.

— У меня пеллагра, — застенчиво объясняла Вера. — И цинга. И дистрофия, конечно, но это не самое страшное. Дистрофия — значит попросту голод, голодание.

Она рассказывала о себе без малейшего страха, апатично. Маша сразу же объяснила, что у нее в Ленинграде родные, родители. Вера жила тоже на Петроградской, она вспоминала, какие дома при ней разбомбило, как плохо с хлебом, с продуктами. Люди падают иногда на улицах и умирают.

Рассказав что-нибудь, она умолкала. Словно отдыхала. А потом взглядывала на Машу тяжелыми, прищуренными глазами. И Маша в этих глазах читала: «А самое страшное я тебе всё равно не скажу. И никому не скажу. Пусть это останется при нас, при ленинградцах».

Слушая рассказы Веры, Маше хотелось понять, угадать, выдержали ли мать и отец, что они, как? Ответить никто не мог. Ответить могли бы они сами. Но они молчали.

Марта Сергеевна узнавала на рынке всё новые и новые адреса приезжавших из Ленинграда. Снова и снова Маша бежала в незнакомые квартиры, к чужим людям, снова выспрашивала. Люди отвечали как могли. И снова чужие глаза умолкнувшего человека говорили: «А самого страшного я тебе не скажу».