Из мглы всплывает яркоДалекая весна:Тишь гатчинского паркаИ домик Куприна.Пасхальная неделя —Беспечных дней кольцо,Зеленый пух апреля,Скрипучее крыльцо…Нас встретил дом уютомВеселых голосовИ пушечным салютомДвух сенбернарских псов.Хозяин в тюбетейке,Приземистый как дуб,Подводит нас к индейке,Склонивши набок чуб…Он сам похож на гостяВ своем жилье простом…Какой-то дядя КостяБьет в клавиши перстом…Поют нескладным хором, —О, ты, родной козел!Весенним разговоромЖужжит просторный стол.На гиацинтах алыхМорозно-хрупкий мат.В узорчатых бокалахОранжевый мускат.Ковер узором блеклымПокрыл бугром тахту,В окне – прильни-ка к стеклам —Черемуха в цвету!Вдруг пыль из подворотни,Скрип петель в тишине, —Казак уральской сотниВъезжает на коне.Ни на кого не глядя,У темного стволаОгромный черный дядяСлетел пером с седла.Хозяин дробным шагомС крыльца, пыхтя, спешит.Порывистым зигзагомВзметнулась чернь копыт…Сухой и горбоносый,Хорош казачий конь!Зрачки чуть-чуть раскосы, —Не подходи! Не тронь!Чужак погладил темя,Пощекотал челоИ вдруг, привстав на стремя,Упруго влип в седло…Всем телом навалился,Поводья в горсть собрал, —Конь буйным чертом взвился,Да, видно, опоздал!Не рысь, а сарабанда…А гости из окнаХвалили дружной бандойПосадку Куприна…Вспотел и конь, и всадник.Мы сели вновь за стол…Махинище-урядникС хозяином вошел.Копна прически львиной,И бородище – вал.Перекрестился чинно,Хозяйке руку дал…Средь нас он был как дома,Спокоен, прост и мил.Стакан огромный ромаСтепенно осушил.Срок вышел. Дома краше…Через четыре дняОн уезжал к папашеИ продавал коня.«Цена… ужо успеем».Погладил свой лампас,А чуб цыганский змеемЧернел до самых глаз.Два сенбернарских чадаУ шашки встали в ряд:Как будто к ним из садаПришел их старший брат…Хозяин, глянув зорко,Поглаживал кадык.Вдали из-за пригоркаВдруг пискнул паровик.Мы пели… Что? Не помню.Но так рычит утес,Когда в каменоломнюСорвется под откос…
Март 1926
Париж
Из эмигрантского альбома
Мой роман
Кто любит прачку, кто любит маркизу,У каждого свой дурман, —А я люблю консьержкину Лизу,У нас – осенний роман.Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, —Смешна любовь напоказ!Но всё ж тайком от матери строгойОна прибегает не раз.Свою мандолину снимаю со стенки,Кручу залихватски ус…Я отдал ей всё: портрет КороленкиИ нитку зеленых бус.Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,Грызем соленый миндаль.Нам ветер играет ноябрьскую фугу,Нас греет русская шаль.А Лизин кот, прокравшись за нею,Обходит и нюхает пол.И вдруг, насмешливо выгнувши шею,Садится пред нами на стол.Каминный кактус к нам тянет колючки,И чайник ворчит, как шмель…У Лизы чудесные теплые ручкиИ в каждом глазу – газель.Для нас уже нет двадцатого века,И прошлого нам не жаль:Мы два Робинзона, мы два человека,Грызущие тихо миндаль.Но вот в передней скрипят половицы,Раскрылась створка дверей…И Лиза уходит, потупив ресницы,За матерью строгой своей.На старом столе перевернуты книги,Платочек лежит на полу.На шляпе валяются липкие фиги.И стул опрокинут в углу.Для ясности, после ее ухода,Я все-таки должен сказать,Что Лизе – три с половиною года…Зачем нам правду скрывать?
