Читать «Последняя любовь в Константинополе» онлайн - страница 11
Милорад Павич
В огромном сонном доме его встречала красавица с драгоценным камнем в зубе, волосами цвета воронова крыла, щедро посыпанными серебряной пылью, и с искусственной родинкой между грудями.
«Этой всегда будет семнадцать лет», – подумал Софроний, а она сказала, что зовут ее Петра Алауп, что ему она приходится кем-то вроде тетки и что от госпожи Параскевы, его матери, получила задание позаботиться о его ночлеге. После этого красавица провела его в комнату, где на стене висели икона, зеркало и картина в овальной раме. Опуич с изумлением заметил, что на картине не изображено ничего, кроме бархатного занавеса. Петра повернула зеркало к стене, чтобы оно не привлекало ночных бабочек, не говоря ни слова помогла молодому Опуичу раздеться и уложила его в постель так, как сделала бы это с маленьким ребенком. Увидев его одиннадцатый палец в том положении, в каком тот всегда находился, она заметила:
– Госпожа Параскева говорит, что в таком виде тебе нельзя завтра в церковь.
Затем села под светильником и взяла в руки вязальные спицы.
– Ты голоден? – спросила она, пытаясь спрятать смех в вязанье.
Опуич тоже засмеялся и сказал:
– У меня есть имя рыбы. Еще мне нужна рыба, и буду сыт. Но рыба не каждому достается.
– Ты погляди на него! – ответила Петра. – Сейчас ему все надо и он все готов отдать, только бы получить то, что хочет, а стоит дать, так он тут же на тебе и заснет да еще в рот тебе напустит слюней из какого-нибудь своего поганого сна, где ему дают то, что наяву никогда бы не дали. Да и не вдруг выберешься из-под него. Вот тебе клубок, держи, пока не заснешь. Смотри только не порви нитку. Если порвешь, тот, кому я вяжу, пропал.
– А что ты вяжешь?
– Собрала волос и вяжу начленник.
– Кому?
– Ну уж конечно не тебе, я с тебя мерку не снимала.
В этот момент Петра прервала работу и поднесла к груди свою красиво вылепленную руку.
– О-о-о, тяжко мне, – прошептала она.
– Что с тобой?
– У меня гость.
– Какой гость?
– Это какая-то маленькая боль под сердцем, которая плачет, как слабый голод. Или, лучше сказать, слабый голод, который ищет боль.
– Скорее подумаешь, что гость у тебя побывал раньше, а боль и голод на дне души после гостя обычно появляются сами, не будь я тем, кто носит белую бороду под черной. Мне известно, в какую чашу вина не доливают.
– Ох, тяжко мне! В какую?
– В полную, сама знаешь.
– Ничего-то ты не знаешь. Ум твой работает на одни только уши. Знаешь, сколько их было, тех, кто провел ночь под этими волосами?
– Не знаю.
– Хм, не знаю и я. Но знаю, что с этим голодом я родилась.
Сказав это, Петра подошла к окну и вырвала из цветочного горшка пук ежиной травы, взяла ее в рот, языком завязала в узел и показала узел Софронию:
– Готово дело. Больше не болит… А ты? Я бы сказала, что женского хлеба ты еще не пробовал. Что? Никак не откроется третий глаз? Ну-ну, не бойся. Даже остановившиеся часы иногда показывают время правильно… Давай научу тебя, как молиться в четыре руки, если ты кое-что отгадаешь.