Читать «Последние дни Российской империи. Том 2» онлайн - страница 149

— А, это вы, Карпов. Что такое? В чём дело?

— Я задушить вас хочу, Казимир Казимирович, вы понимаете. Я счастлив.

— С чем вас и поздравляю. Только, пожалуйста, меня не трогайте. Рубцы подживать стали, и рана не гноится.

— Казимир Казимирович, вы знаете, что такое любовь?

Верцинский внимательно посмотрел на Алёшу.

— Да вы что, юноша, влюблены, что ли? Алёша молча кивнул головой.

— Ну, значит, пропали. Юноша, только дурак может любить в настоящее время.

— Казимир Казимирович, да нет… Ну в самом деле, неужели вы не знаете, что такое любовь?

— Любовь или влюблённость, юноша, это различать надо. Вот вы как похудели. Вы в грудь ранены. Смотрите, ещё чахотку наживёте.

— Ну, влюблённость, не всё ли равно, — весело сказал Алёша и сел на постель Верцинского.

IX

— Влюблённость — это выписыванье на песке вензелей своей возлюбленной, это, юноша, чувство глупое и недостойное мужчины, — сказал Верцинский.

— Скажете тоже! Как вам не стыдно, Казимир Казимирович. И вовсе вы не такой, вы только на себя напускаете.

— Нет, юноша, локонов от милых девушек никогда не брал и на сердце в виде амулета не носил, ибо это глупо.

Алёша представил себе, сколько радости ему доставил бы локон Татьяны Николаевны, и блаженно улыбнулся.

— Вижу, юноша, что вы не согласны. Ну, что делать. Но предупредить вас считаю обязанным, ибо может быть, отчасти благодаря вам, попал в этот образцовый лазарет и на пути к выздоровлению.

— И не благодарны за это ей, нашей Царице, старшей сестре.

— Нисколько, юноша. Она обязана это сделать, и она и сотой доли своего долга не отдала мне.

— Обязана? Но почему? За что она обязана? А делать самой операцию надо мною? Возиться над моим телом, ходить за мной! Тоже обязана! — задыхаясь и торопясь сказал Алёша.

— Эх, юноша! Юноша! Вы слыхали, что такое садизм?

— Нет.

— Ну ладно. А о половой психопатии, или истерии, слыхали?

— Очень мало.

— Все они, и старшая сестра, и её дочери в лучшем случае больные женщины-истерички.

— Как вы можете это говорить!

— Продукт вырождения, юноша.

Алёша молчал. В его голове это не укладывалось. Он видел сильную высокую императрицу, красавиц великих княжон и не мог понять, как могут они быть продуктом вырождения. Верцинский точно угадывал его мысли.

— Вы не смотрите на то, что они телом такие здоровые, сильные, хотя Татьяна и телом худовата. Это бывает. В здоровом теле есть такой нервный излом, и вот от этого-то нервного излома и идёт это всё. И лазарет с красивыми молодыми офицерами, и игры с ними, а более того Распутин.

Это страшное имя было произнесено. Алёша боялся, что с этим грязным именем будет связана та, кого он любил больше жизни. О Распутине он не знал ничего определённого, но уже слыхал. Заставить молчать Верцинского, уйти от него он уже не мог. С непонятным жутким сладострастием ему хотелось слушать всё то худое и грязное, что тогда говорилось про царскую семью.

— Ни меня, — продолжал Верцинский, — ни штабс-капитана, вашего соседа, у которого вчера отняли ногу по бедро, а сегодня он умер, сами не оперировали, даже и не глядели на нас. Мы им не интересны. Тут смотрят и оперируют молодых, красивых, которые бьют на чувственность, раздражают нервы… Да, это дополнение к Распутину, к той страшной гангренозной язве, которая поразила императорский дом накануне его падения.