Читать «Непостижимая. Владимира Филимонова» онлайн - страница 5

Что же до устарелости, то вот самый резкий ее образчик. Желая возвысить свою героиню до идеального совершенства, автор заставляет ее любить русскую литературу, которую все истинно поэтические женщины полюбили, как и следовало, только с Пушкина. Мало этого: он заставляет ее читать даже «Вест– ник Европы». Теперь удивительно ли, что она фразами из него вот как судит о русских писателях:

– Не правда ли, в Вяземском большое дарование? Я люблю его – сколько в нем ума и чувства! Как он хорошо сердится! Вы, верно, знаете Баратынского? – это настоящий поэт гостиной. Духовная поэзия Глинки умилительна. Партизанские элегии нашего гусара-поэта доказывают, что война не пугает вдохновения. И в Мерзлякове есть душа: его песни хороши; одна беда – он иногда слишком запевается. Слепцу-Козлову вдохновение открыло божий свет. А Василий Львович? Это наш женский стихотворец, наш трубадур (конечно!..). А славный племянник доброго дяди, молодой Пушкин! Это русский поэт! Это блестящая заря: она обещает яркий свет России…

Пушкин сказал:

Я знаю: дам хотят заставитьЧитать по-русски. Право, страх!Могу ли их себе представитьС «Благонамеренным» в руках!

Думал ли он, что автор «Непостижимой» заставит одну из них даже судить о русских книгах фразами из «Благонамеренного»?.. Но это очень оригинально, и мы не можем удержаться, чтоб не представить читателям еще несколько выписок. Ипполит так восхитился тонкими суждениями Альмы (подлинно, влюбленные слепы, и им все кажется прекрасным в их красавицах!), что вскричал:

– Ради бога, скажите всю правду, что вы думаете о Державине, Карамзине, Дмитриеве и других наших современниках?

– Охотно. Только не смейтесь надо мною: я сужу по-женски. По моему мнению, Державин неоспоримо великий поэт – и все великий, несмотря на то, что язык его теперь несколько тяжел и стар – по крайней мере для меня. Карамзин любезен, приятен, мил: в его сочинениях видна вся добрая душа его. Стихи Дмитриева – золотые! Крылов – это русский смышленый ум; его наблюдательная поэзия отличается местным преимуществом (?): она кстати (?), она впору (?), и потому она почти (?!) народна. Поэзия Долгорукого – домашняя, семейная: он умел поэтизировать самые простые предметы, но он не всегда удачно их высказывал. Признаюсь вам, я всего более читаю Жуковского и Батюшкова, они ближе к нам. Но вы посмеетесь, может быть, тому, что я сделала с сочинениями Жуковского: посмотрите…

Тогда она подала Ипполиту книгу с наклейками на листах, а на них с прекрасными рисунками. Дело в том, что, желая видеть в Жуковском не переводчика, а русского поэта, Альма отделила из его стихотворений все, собственно ему принадлежащее, а на переводных местах наклеила белую бумагу, на которой нарисовала разные виньеты. Жаль, что автор не упомянул, как велика вышла книжка – это было бы очень интересно… Любя Василья Львовича Пушкина, Долгорукого и других, Альма страстно любила Байрона, Шиллера и Гете… Все это так восхитило Ипполита, что сперва он воскликнул из глубины души: «Как вы изобретательны, графиня, в оценке истинного дарования!», а потом с умилением: «Вы необыкновенная женщина!» – Такой чудак!