Читать «Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3» онлайн - страница 30

Я вижу, как мой ящик переходит из рук в руки. Бледный парижанин отправляет его в Марсель. Весёлый марселец погрузит его на пароход. Тихий вежливый араб пошлёт в пустыню и дальше. Чёрный носильщик ставит его на голову, «Ра!» — командует капрал, и ящик движется в горы.

Лучезарное утро. Деревня собралась на площади. Капрал важно читает адрес… Взрыв общего удивления. Чудесный ящик — Люонге! Где она? Скорее ведите её сюда! Ящик открыт. Взмахнув от восторга тонкими ручками, шоколадная девочка стоит над сокровищем… И, может быть, вспоминает белого господина, который здесь проезжал когда-то…

Снова проходят дни. Недели. Месяцы.

Неверными шагами вхожу в комнату. Не зажигая света, ищу кровать. Спать… Вдруг звонок телефона.

— Мсье, с вами говорит швейцар. Я забыл сказать, что сегодня на ваше имя получена посылка. Прикажете доставить её в номер?

Голова кружится. Усталость. Спать, спать.

— Это ошибка. Я ничего не жду.

— Позвольте проверить… Это большой ящик, который вы сами же не так давно отправили в Африку!

Никаких воспоминаний. Провалиться бы скорее в чёрное небытие.

— Посылка была адресована в деревню Ниангу мадмуазель Люонге Ассаи. Поперёк написанного вами адреса бумага с пометкой: «Возвращается за смертью адресата». Подпись: «Капитан».

Борька

Зона штабного Мариинского отделения представляет собой отгороженный колючей проволокой небольшой городок. В нем помещаются: здание Штаба, откуда осуществляется политическое и хозяйственное руководство десятью лагпунктами, на которых живёт и трудится около десяти тысяч заключённых; ремонтно-механический завод; кирпичный и керамический заводы; художественная мастерская; авто-и конобаза и отделенческая клиническая больница примерно на пятьсот коек. На случай пожара и с учётом будущего возможного строительства деревянные здания разбросаны по зоне далеко друг от друга — так, что в одних местах лагерь имеет обжитой вид с мощёными дорожками, сквером и даже настоящей статуей, а в других — похож на одичавшую деревню с низкими бревенчатыми избами, бурые крыши которых едва торчат из зарослей высокого бурьяна. Летом всё выжжено солнцем, а как подует ветер да поднимет тучи пыли, так колючие ограждения и сторожевые вышки совсем исчезают в горячей мгле, и всё кругом кажется обыкновенным степным сибирским поселком. В бурьяне заключённые вырыли уютные логова и летом скрывались в них от клопов. Такие небольшие ямы использовались и для любовных утех под звёздным небом. Здесь были и семейные берлоги с некоторым подобием комфорта, и норы-одиночки для любителей мрачных размышлений.

Когда начались война и голод, кое-кто поселился в норах напостоянно и одичал: я знал одного молодого поволжского немца, который жил в норе летом и зимой, в баню не ходил, оброс и превратился во внутрилагерного Маугли. Он смастерил капкан и питался жаренными крысами. Это был единственный толстый человек в зоне.

Годы террора в деревне (1931–1933) и в городе (19361938) сопровождались уходом отцов и братьев в заключение и массовым разорением семей. Ясно, что в этих условиях резко повысилась преступность, особенно мелкое бытовое воровство, и в лагеря валом повалили краткосрочни-ки и среди них дети и подростки — как местные, так и завезённые из европейской части страны. В 1941 году на Мариинском штабном лагпункте я работал врачом, и это пополнение, похожее на стаи шумных голодных галчат, доставляло мне много хлопот.